Многие приготовили монтажи. Это когда читают стихи вместе, но не хором. Каждый произносит по одной-две строчки, или читают две половины группы по очереди. У нас был монтаж стихотворения Рене Ги Каду «Убитые в Шатобриане». Я там в конце читал один:
И все так просто, Смерть — так просто, —а потом со всеми вместе:
Ведь не убить вовек свободу.Две самых старших группы сыграли пьесы на идише. Одну написал Шолом-Алейхем, а другую, под названием «Реформа», сочинили и поставили в 1942 году узники концлагеря Питивье.
Но лучше всего были живые картины в постановке Драмтеатра — немые сцены из истории Сопротивления, от выстрела полковника Фабиана в метро «Барбе» до баррикад в дни освобождения Парижа. На заднем плане одни актеры из Драмтеатра читали «Розу и Резеду» Арагона и «Мужество» Поля Элюара, а другие все время, пока показывали сцены, играли на губных гармониках. Гости из Парижа плакали. Потом был торжественный ужин, Люба, наш директор, дала слово одному из приехавших, и он произнес речь. Оказывается, многие дети останутся тут, в поместье, и после каникул. Все, чьи родители были депортированы и еще не вернулись. Старших будут каждый день возить в лицей на автобусе — пешком идти слишком далеко. А младшие пойдут в деревенскую школу. Жорж тоже остается. И теперь он будет спать в замке. Я сказал ему, что это здорово — у тех, кто останется, каникулы как будто не кончаются. Но он не очень радовался. Может, его родители скоро вернутся. Я обещал писать ему и присылать киноафиши для его списка. И ему в почтовый день теперь тоже будет кому писать.
Завтра нам нужно все убрать в парке перед отъездом и взвеситься, чтобы посмотреть, на сколько мы поправились, пока тут отдыхали.
На случай, если вы захотите встречать нас, сообщаю: наш поезд прибывает в четверг, в шестнадцать тридцать, на вокзал Сен-Лазар.
Крепко целую.
Рафаэль
Делать и переделывать — лишь бы работать
Леон вернулся в ателье. Его не было весь сезон — он попробовал работать самостоятельно. Расставаясь с ним, мсье Альбер пожелал ему удачи и сказал: «А если не заладится, ты всегда сможешь вернуться». И вот Леон вернулся.
Уходил он с прибауткой, которую любил повторять в конце каждого дня: «Их фур авек[5] в далекие края». Взял напрокат швейную машинку, купил манекен и устроил мастерскую у себя дома — все равно обеденным столом им служила гладильная доска. Он все делал сам, только подкладку пришивала жена. И готовые вещи на Фобур-Пуассоньер в магазин к Ледерману раз или два в неделю тоже относил сам.
А мы в тот сезон обходились без Леона. Мсье Альбер нанял вместо него гладильщиком молодого паренька по имени Жозеф. Тот был образованный — это сразу понятно, стоит послушать, как он говорит, — но гладил гораздо хуже, чем Леон.
Бывало, вечером, как он уйдет, мсье Альберу приходилось самому браться за утюг: то надо придать форму рукаву, то снять блеск с отворота. Но Жозефу он ничего не говорил — не хотел огорчать.
Ну а когда Леон вернулся со своим манекеном в обнимку, один гладильщик оказался лишним. Мсье Альбер имел с Жозефом долгий разговор на кухне, а спустя неделю Леон уже опять стоял за гладильной доской.
В первое утро я встретил его шуткой:
— Ну что, вернулся из далеких краев?
— Абрамаушвиц! — сказал он мне на это и выразительно глянул, мол, острить тут может только он. — Далекие края не про тебя!
Никто не стал расспрашивать, почему он разошелся с Ледерманом. Правда, Жаклина, смешливая молоденькая швея, поддела его разок:
— Вы, мсье Леон, небось вернулись потому, что соскучились по мне?
Но он отделался улыбкой — дескать, угадала.
И только через неделю обо всем нам рассказал.
В сезон, пока заказов было много, все шло хорошо. Как я уже говорил, Леон все делал сам, жена занималась только мелочами, а поскольку они растят сынишку, который еще не ходит в школу (он родился в июле сорок второго), то оба были целыми днями при деле. Да и вечерами, а то и по субботам. «Сколько раз, — рассказывал Леон, — глаза у меня утром еле открывались, будто сверху и снизу по фестончику пришито».
Ну а потом у Ледермана, как и у всех, наступил мертвый сезон. Раньше он принимал вещи и отправлял на склад, почти не глядя, теперь же стал придираться вовсю. «Это, — говорил, — модели уже для нового сезона, и, если они будут не на высоте, считай, весь сезон насмарку». И вот, чтобы удержать всех своих мастеров, он распределил между ними новые модели.