Эти люди правильно организовали оборону склонов, врыли в землю орудия, выставили часовых.
Но это не помогло людям в фуражках, потому, что, воюя, они отказывались понимать эту войну. Даже ордена за такую войну они отменили.
И вскоре их сменил новые люди, одетые в кожаные куртки, подпоясанные ремнями, на которых болтались деревянные кобуры с огромными «маузерами».
Звались эти люди комиссарами, и «маузеры» – это было все, что они имели и понимали, а кожаны придавали им уверенность.
Поэтому, они почти никогда не расставались со своей формой, но, если снимали кожаные куртки, то закатывали рукава своих гимнастерок и обнажали руки, красные по самые локти, толи от загара, толи от крови.
По началу они не строили инженерных заграждений, а просто стреляли в каждого, кто оказывался рядом.
Эти люди продержались здесь очень долго, так долго, что к ним почти привыкли. Как привыкли к тому, что они всегда говорили о том, что нужно идти воевать за счастье.
– Почему они победили остальных? – спросил Риоль.
– Потому, что обещали самое примитивное – быстрое счастье толпе.
Только толпе это можно обещать.
И только толпа способна в это верить…– Почему они были такими беспощадными? – каждый вопрос Риоля был неким забегом на очень короткую дистанцию.
Только в конце этого забега находился не финишный створ, а окно, мир за которым, после каждого нового взгляда на него, становился контрастнее, яснее, вернее.
Истиннее.
– Беспощадной становится всякая борьба за свободу, которая сама не уверена в целях, которые она проповедует…– Но, Крайст, во все времена были люди, готовые за что-то умереть.
– Риоль, человек – это не то, за что он готов умереть.
Человек – это то, за что он готов жить…– Наверное, у них была идея, которой они верили, Крайст. И ради идеи люди шли на смерть. – Люди иногда идут на смерть ради идей, но убивают их всегда ради идеологий…
Удивительная вещь: бывает так – сидят за соседними столиками четыре человека.
Два и два.
Разговаривают.
Говорят, вроде, об одном и том же.
Вопросы задают друг другу, вроде, похожие.
И слова произносят одинаковые.
А вот видно: два – умных, а два – дурака.
Дело здесь вот в чем, если вникнуть, умные задают вопросы, уточняющие представления об окружающем мире – чем бы этот мир ни был – астрофизикой, микробиологией, футболом или воспитанием детей.
А глупые, своими вопросами, утверждаются в том, как этот самый мир они сами же понимают.
Вернее, думают, что понимают…– Крайст, ты ведь сам был великим агитатором.
– Я никогда не занимался жульничеством.
А агитация – это жульничество, причем не для врагов, а для своих…
– Но, вообще-то, Крайст, идея марксистов-комиссаров: всем поровну – это библейская идея.
Риоль вдруг почувствовал, что разговор с Крайстом рождает понимание особого качества.
Понимание с добавлением слова «льзя» в качество этого понимания.
– Есть не большое отличие между Библией и марксизмом. Библия учит: «Поделись с ближним», – а марксизм: «Отбери у того, у кого больше, чем у тебя…» – сказал Крайст Риолю, а слов Искариота, находившегося в кустах неподалеку, они, занятые своим разговором, не слышали:
– Как многое люди должны были не делать, чтобы потом гордиться своей историей…– Они звали бедных воевать за свое счастье. Разве это плохо, Крайст?
– При чем здесь война и счастье?
Бедные всегда готовы воевать за право делить то, чем владеют богатые.
За право зарабатывать собственное богатство – бедные не воюют…Разговаривая, Риоль продолжал смотреть в даль, туда, где линия горизонта, ограничивала видимый ему круг вселенной.
И там, у горизонта, где синева неба разбеливалась, неожиданно для совсем ясной погоды, появилась серая линия.
Неровная, словно проведенная человеком, впервые взявшим в руки кисть.
Или, держащим кисть мастерски, и умеющим проводить не только прямые линии.
Постепенно эта линия становилась шире. Не так, чтобы захватить все небо, но все-таки, она превращалась из линии в полосу, все более темную и насыщенную.
А потом, между этой полосой и тем местом, где должна была находиться земля, проскользнул электрический разряд.
Потом еще один.
И еще.
Но молнии отдавали свою энергию земле далеко от Риоля и его спутников, и оттого казались безобидными и не опасными.– Все-таки, революции – это прогресс, – сказал Риоль. И в его словах вопроса было больше, чем утверждения. – О прогрессе мы поговорим в свое время, но пока помни, Риоль: революции – это прогресс варваров…
…Они говорили о политике, хотя ни тот, ни другой политиком не был: у Риоля на Земле было свое занятие, исполнение которого, как правило, связывалось с отсутствием на Земле, а Крайст сам был политикой, и потому отлично знал цену тем, кто этой самой политикой занимается. Но для их разговора о политике существовало, по крайней мере, две причины, одну из которых они оба знали.