„Но я разгадал, наконец, твою хитрость, мой лукавый разум! Разве причинность живет вне тебя? Разве она не создание твое, не простая форма для хранения моих ощущений, для организации опыта? Я вижу, как ты каждый день расширяешь и все углубляешь эту „форму“. Когда нибудь ты сломаешь ее совершенно, чтобы создать себе новую „форму“, новый сундук для хранения сокровищ твоих.
Зачем же стану я падать ниц перед „причинностью“? Зачем я стану поклоняться рукотворному идолу?
„Против закона причинности я выставлю другой закон — мою непокорную волю. Причинность говорит мне: „Мир — таков, каким он должен быть“. А моя творческая воля прибавляет „Но он станет, таким, как я хочу“. Причинность не госпожа моя, а только слуга, которую нужно заставить носить на плечах свою господскую волю.
„А ценность? Разум хочет сделать ее вечным мерилом моих действий, вечным критерием чувств. Он хотел бы все мои чувства разложить по баночкам, сделать над каждой надпись ее ценности и расставить по полочкам моей души.
„Ах! как ты близорук, мой простоватый разум! Ты не видишь, как вокруг тебя мчатся века и разрушают все, что казалось незыблемым. Было время, когда „ценность“ играла свою плодотворную роль, когда она манила к работе бедного и ленивого человека. Так детский ум пленит и манит хорошая отметка учителя... Но увы! Это время прошло или почти прошло уж невозвратно. Приманка платы уж не волнует современного человека, окруженного блеском и пышностью небывалой культуры. А лень — синоним духовной скупости — бледнеет перед страстным, необузданный порывом к творчеству. Старая серая „ценность“ отжила. Она еще годится, может быть, на то, чтоб отоплять мою печь, но она бессильна уже согревать мою душу. На дне своих чувств ищу я нового „топлива“ для духа. Что ж нахожу я? Друзья мои, я нахожу в себе целый новый сверкающий мир, неистощимый родник новых ценностей. „Красота“ — так называется этот новый мир, бьющий ключей новых ценностей.
„Что говорила мне старая ценность, вскормленная разумом? Она говорила: „Право на жизнь имеет только полезное“. Но Бунт моих чувств создал новую ценность — Красоту, а она меня учит: „Право на жизнь имеет только прекрасное“.
„Ах! Как много должен человек пережить, чтобы найти прекрасное! Как много идолов ждут его секиры, пока он научится верить в самого себя!
„Человек-ребенок растеряно глядит вокруг себя и нигде не находит себе прочной точки опоры. Слабый физически, бессильный духовно, весь во власти необузданной фантазии, он создает себе целый мир таинственных сил, сонм богов. Его ум занимает тогда один вопрос: Что такое праведное? И он идет к жрецу, чтоб узнать из уст служители бога вечную волю богов. На этой ступени человек — только Homo.
„Но вот ребенок подрос, человек стал юношей. Он окреп, научился немного распознавать внешние явления. Его мысль начинает работать серьезно. Разум начинает шептать ему сладкие грезы о господстве над миром при помощи знания. Он презрительно разбивает свой идол и переносит храм его внутри себя, внутри своего разума. Что такое разумное? спрашивает юноша. И он бежит к ученому, чтобы из уст жреца науки узнать вечную волю разума. Это уже Homo sapiens.
„Наконец, человек созрел. С горькой насмешкой проходит он мимо „храма разума“. Он устал стоять на коленях перед истуканами. Устал гоняться за отвлеченной „вечной истиной“. Его мечта теперь гораздо проще и скромнее. Он хочет найти уже истину только для себя и только на время. В густую чащу своих чувств углубляется он и спрашивает: Что же такое прекрасное? „Все, что ласкает твой взор, все, что нежит твои чувства, все, что дает тебе силу и мощь, — вот твое „прекрасное“, так отвечает ему правдивый голос его собственного „я“. Теперь он — Homo sentiens, т. е. тот же Homo, который понял всю мизерность своей sapientiae и всю необъятную мудрость своей оклеветанной „плоти“.
„Но что же такое высшая ценность? Неужели ничего-нет прекраснее жизни? Неужели однообразно тянуть паутину жизни значит творить то прекрасное, что трепещет в душе моей? Неужели существовать и жить одно и то же?
„Нет! есть нечто лучшее, чем жизнь: это — прекрасная жизнь, и еще нечто лучшее прекрасной жизни: это — прекрасная смерть.
„Нас слишком долго учили трусливо цепляться за жизнь. И человек забыл великое искусство прекрасно жить. Любить жизнь, любить веселую, гордую жизнь должен научиться вольный человек. Но еще раньше должен он научиться безбоязненно встречать свою смерть и смело звать ее на помощь для борьбы с врагами красоты. Смерть не враг, не антитеза жизни, а ее высшая точка. Великое наслаждение сливается с великим страданьем. Смерть есть также только высший момент интенсивной жизни. Чтоб стать истинно свободным, человек должен убить в себе всякий рабий страх смерти. Величавое стремление к великому должно заменить ему жалкую жажду существования.