Впрочем, в 70-е — 80-е годы изменения коснулись не только послужного списка Адо, но и его подхода к античным философам. Так, более сложным стало его отношение к Плотину. С одной стороны, Адо никогда не терял уверенности в том, что Плотин как философ и мистик заслуживает самого пристального внимания, и публикацией в 1988 г. комментированного перевода плотиновского трактата VI 7 (38)[8]. Адо начал реализацию смелого проекта, предусматривающего перевод и обстоятельное толкование всех трактатов Плотина. Но, с другой стороны, Адо признается, что с годами Плотин говорит ему все меньше и меньше[9]. С начала 70-х годов Адо неуклонно утверждался во мнении, что эпикуреизм и стоицизм являются философиями, способными обогатить духовную жизнь современного человека. Обновленный подход Адо к феномену античной философии нашел отражение в книге «Духовные упражнения и античная философия», первое издание которой вышло в свет в 1981 г., а второе, исправленное и дополненное, — в 1987 г.[10]. Внимательное изучение Пьером Адо римского стоицизма, примечательного своей последовательной трактовкой философии как образа жизни, увенчалось выходом в свет в 1992 г. книги «Внутренняя цитадель. Введение в "Размышления" Марка Аврелия»[11].
Таковы в самых общих чертах вехи пути, пройденного Пьером Адо, прежде чем он почувствовал себя готовым к тому, чтобы попытаться ответить на вопрос: «Что такое античная философия?»
Методологические принципы, которыми руководствуется Адо в книге «Что такое античная философия?», безусловно, поучительны. Ставя древний, как мир, вопрос о взаимосвязи «седовласой» теории и «вечнозеленого» древа жизни, Адо полагает, что первичность и определяющая роль жизни по отношению к теоретическим построениям были выражены в античной философии с особой наглядностью. Ведь античный философ — прежде всего тот человек, который живет философской жизнью и неустанно самосовершенствуется, а античная философия — сознательно и сво-бодно избранный философский образ жизни. Это не означает, что понимание философии как теоретической, «концептуализирующей» деятельности не было свойственно философам античности, а лишь подразумевает, что философский дискурс вовсе не считался самоцелью. В античной мысли философский дискурс был по своей сути нацелен на то, чтобы оправдывать, объяснять и теоретически обосновывать философский образ жизни.
Философская жизнь и философский дискурс соотносятся, с точки зрения Адо, диалектически: они и несоизмеримы, и нераздельны. Они несоизмеримы, поскольку философская жизнь может обойтись и без философского дискурса, которому к тому же и не под силу выразить всю глубину ее экзистенциальной подоплеки, подчас связанной с экстраординарным опытом. Они нераздельны, поскольку их всесторонняя взаимозависимость обусловливает полноту философского мировосприятия, осознанно доведенного до практической реализации. Иначе говоря, во-первых, философский дискурс, определенный жизненным выбором, «озвучивает» и концептуально обосновывает этот выбор; во-вторых, дискурс, выражая некое экзистенциальное предпочтение, становится средством активного воздействия философа на самого себя и на других и тем самым, по словам Адо, «выполняет образовательную, воспитательную, психагогическую, целительную функцию»[12]; в-третьих, он, представая в форме диалога мыслителя с самим собой или с другими, является упражнением в философском образе жизни.
Нетрудно заметить, что в трактовке соотношения философского дискурса и философской жизни Адо исходит из тезиса о главенстве воли над разумом, или, если воспользоваться терминологией Канта, практического разума над разумом теоретическим. С точки зрения Адо, диалектическая взаимосвязь философского дискурса и философского образа жизни рельефно проявляется в духовных упражнениях, т.е. добровольной индивидуальной практике, подразумевающей самопреображение личности и затрагивающей все аспекты личностного существования. Использование понятия духовных упражнений позволяет, по убеждению Адо, адекватно передать специфику античной философии, опиравшейся на целостный опыт индивида и взывавшей не только к разуму, но и к воле, воображению, сердечным склонностям и т.д. Подчеркивая назидательно-преобразовательную, а не только объяснительно образовательную функцию античной философии, Адо следует нетривиальным и перспективным установкам. Новизна его исследовательской стратегии очевидна, особенно если вспомнить, что известные читающей публике истории античной философии были в своем большинстве написаны как истории философского дискурса античных мыслителей и посему обращены больше к разуму читателя, чем к его сердцу и совести. Вдохновляясь идеей философии как искусства жизни и делая главенствующим один, хотя и очень важный, аспект античной философии, Адо уделяет гораздо меньшее внимание другим аспектам такого сложнейшего духовного феномена, как античная философия. Однако ясно, что автор вынужден отвлекаться от многого, ища в античной философии ее, так сказать, специфический признак. По примеру античных философов, выступавших духовными руководителями, Адо искусно приобщает к этому поиску читателей, приглашая их к совместному уразумению действительно существенного и к сопереживанию.
8
Plotin. Traite 38 (VI, 7). Introduction, traduction, commentaire et notes par P. Hadot. Paris, Les Editions du Cerf, 1988.
10
P. Hadot. Exercies spirituels et philosophie antique. Paris, Etudes Augustiniennes, 1981 (2-e ed, revue et augmentee.Paris, Etudes Augustiniennes, 1987).
11
P. Hadot. La Citadelle interieure. Introduction aux Pensees de Marc Aurele. Paris, Fayard, 1992.