Другие неоязычники тяготели к пантеизму, панентеизму и синкретизму. Все боги, полагали они, — это лишь различные ипостаси Единой Божественной Энергии, лишенной каких бы то ни было отличительных черт, кроме одной — божественности. Эту Энергию уподобляли бриллианту о множестве граней: в каждый данный момент видна лишь та его сторона, которой он повернут к свету, но все эти стороны — части одной и той же «сверхсущности». (Представления такого рода можно почерпнуть из самых разных источников, но самый прямой из множества путей, которыми пантеизм пришел в современное неоязычество, пролегал, по-видимому, через учения трансцендентализма и спиритуализма, а те, в свою очередь, черпали вдохновение в индуистской философии веданты, которая с древних времен проповедовала сущностное единство политеистического пантеона.) На этом основании многие стремились выявить функциональные соответствия между различными божествами, распределить их по категориям, а затем свести каждую категорию к какому-нибудь одному божеству, носящему множество имен. Можно было и не отказываться от многочисленных имен, но все они использовались как различные обращения к одной-единственной Богине или паре Богиня/Бог. Благодаря этому отпадала нужда в соблюдении культурного контекста: если все богини любви — это одна и та же богиня любви, хотя и воспринимавшаяся в различных культурах по-разному, то не имеет значения, каким из множества имен вы ее назовете и будут ли ваши подношения, ритуалы или представления о ней созвучны изначальному культурному контексту. Большинство из тех язычников, которые, по сути дела, верили во все подряд, были пантеистами. Вопреки сложившемуся стереотипу, вплоть до недавнего времени настоящие политеисты встречались довольно редко.
Когда эти настоящие политеисты решались заявить о своей позиции, неязычники (а во многих случаях и язычники-архетиписты) зачастую насмехались над ними, обвиняя в приверженности архаическим взглядам и слишком буквальном понимании «всех этих сказок». Особенно забавно эти упреки выглядели в устах неязычников, следующих иудео-христианской традиции: древнюю мифологию Запада они называли «сказками», а библейские истории о Яхве и легенды о деяниях святых принимали за чистую монету. Так или иначе, всем (независимо от принадлежности к языческой популяции), кто не верил в богов как самостоятельные сущности со своими особыми задачами и своими особыми средствами общения с человеком, политеизм представлялся чем-то вроде детской веры в Санту или Зубную фею. За этим стояло убеждение, что взрослому человеку позволено восторгаться архетипами, обитающими у каждого из нас в душе, но воспринимать их как настоящих живых существ со своими особенностями — уже не комильфо.
При этом, по-видимому, никто не замечал, что подобные высказывания обесценивают картину мира и умственные способности наших далеких предков. В немецком языке для этого явления есть специальный термин — Urdummheit, буквально — «древняя глупость», то представление о том, что люди, жившие в доисторические и даже в раннеисторические времена, были не в пример глупее современного человека и что среднестатистический IQ возрастал лишь по мере развития культуры. Такой подход тешит самолюбие и позволяет с легкостью сбросить со счетов весь многотысячелетний опыт политеистического мировоззрения, классифицировав его как примитивные суеверия наших недоразвитых предков — невежественных дикарей, готовых поверить во все, что им почудится, и дающих всему непонятному фантастические объяснения, чтобы только не чувствовать себя такими беспомощными в этом опасном и пугающем мире. Даже самые прогрессивные современные люди, относящиеся с искренним уважением к аборигенным народам, сохранившимся до наших дней, подчас невольно скатываются в Urdummheit, хотя сами могут яростно это отрицать. «Древние люди вовсе не были глупыми, — спешат заверить нас современные ученые, — ничего подобного! Просто они были… ну, в общем, невежественными. Если бы они обладали современными знаниями, им и в голову бы не приходили все эти дурацкие и наивные выдумки. Они бы верили в то же, во что верим мы», — заключают эти ученые, про себя добавляя: «…то есть, почти ни во что».
Разглядеть скрытое оскорбление в этой смягченной версии Urdummheit несколько сложнее, но оно там есть. Если рассуждать логически, то Urdummheit — неизбежное следствие любых атеистических и монотеистических воззрений. Либо мы признаём, что древние люди, тысячелетиями молившиеся, медитировавшие и поклонявшиеся предкам, воспринимали и брали в расчет некую неявную, но объективно существующую реальность, либо объявляем их недоумками, которым не хватало мозгов отличить воображаемый опыт от объективного, а бесполезный — от такого, который действительно помогал выжить… и прожить достаточно долго, чтобы, собственно, стать нашими предками. Эту же альтернативу можно экстраполировать и на современный этноцентрический подход к сохранившимся до наших дней коренным народам и их духовным практикам: либо эти люди не глупее нас и верования их основаны, по крайней мере, отчасти, на некой объективной реальности, — либо тот культурный стержень, вокруг которого вращается вся жизнь этих народов, не стоит выеденного яйца.