Мое первое воспоминание: я сижу на коленях своей матери, уютно устроившись в складках ее шубы, и смотрю в окно самолета на миниатюрные дома и автомобили Торонто. Мне было три года. Мои родители эмигрировали из Шотландии в Канаду в 1957 году, пытаясь сохранить свой брак. Они развелись год спустя, и мы с матерью и младшим братом Дэвидом вернулись в Англию. Жили мы в Уотфорде, неприглядном пригороде на внешнем кольце Лондона. Моя мать больше не выходила замуж и воспитывала меня с братом одна. С отцом я больше никогда не общался.
Нам поначалу помогал отец моей матери, Альфред Краск, бизнесмен, у которого была фотоцинкографическая фирма в Ковент-Гардене. Альфред отвергал богобоязненную обстановку своего детства и считал все религии вздором, в то время как его жена Мэйбл – моя бабушка – была скромной дочерью местного методистского священника. Моя мать разделяла взгляды своего отца на религию и считала себя атеисткой. Эмоционально она все же была близка со своей матерью и тетей Софи, которая служила медсестрой в Дарданеллах и Фландрии, никогда не выходила замуж и искренне посещала церковь. Где-то на заднем плане маячила загадочная тень младшего брата Альфреда, Леонарда, который отказался от блестящей медицинской карьеры и молодой жены, чтобы уехать в Соединенные Штаты во имя своей любви к театру и скульптуре. В жизни Красков для него больше не было места. Потрепанная погодой бронзовая статуя танцующей нимфы под названием «Радость» в нашем саду за домом была единственным свидетельством реального существования Леонарда.
Ребенком я не посещал церковь. Я был освобожден от занятий по «Священному писанию» в школах, в которых я учился, так что я не получил базового христианского образования, которое было частью британской школьной программы. Я помню, когда мне было восемь или девять, лет меня поразила радиопередача, в которой упоминалось, как буддийские монахи избегают ходить по траве, чтобы не уничтожить каких-нибудь насекомых. Я часто задавался вопросом, было ли это первым положительным впечатлением от буддийских монахов, которое повлияло на мое будущее решение принять буддизм, или я выбрал это воспоминание, потому что ретроспективно оно помогало мне объяснить необычное решение стать буддийским монахом.
С раннего детства я редко чувствовал себя полностью счастливым. Я ощущал постоянное присутствие мелких забот в центре или на периферии моего самосознания. Я помню, как часто ночами я лежал с открытыми глазами, пытаясь остановить непрерывный поток тревожных мыслей. Меня расстраивала неспособность учителей в школе говорить о том, что казалось самым неотложным и важным для всех: загадочная, пугающая ненадежность человеческой жизни. Стандартные программы по истории, географии, математике и английскому языку, казалось, специально были разработаны так, чтобы игнорировать вопросы, которые действительно имели значение. Как только у меня появились первые смутные представления о том, что такое «философия», я удивился, почему нам ее не преподают. А мой скептицизм относительно религии только рос, когда я видел, что приходские священники и пастыри, которых я встречал в своей жизни, обретали в своей вере. Они поражали меня своим ханжеством и равнодушием или добродушным высокомерием.
В 1960-е меня, как магнитом, потянула к себе контркультура, высмеивающая и отрицающая «правильное» буржуазное общество Великобритании. В первый раз я услышал родственные голоса, которые выражали свою неудовлетворенность и надежды в тоскливых песнях о любви и свободе и в плохо напечатанных манифестах, подстрекающих к революции. А затем пришли наркотики. Гашиш и ЛСД вызывали такое интенсивное и восторженное состояние сознания, какого я никогда прежде не испытывал. Они открывали, не ту тусклую информацию, которую я получал из учебников, а, казалось, прямой портал в мерцающую, переливающуюся всеми цветами радуги игру самой жизни. Будучи скорее природным (а не космическим) хиппи, я блуждал в течение многих часов по лесам, торча на кислоте, поминутно изучая паутинки и тонкие узоры на листьях, поражаясь жуку, взбирающемуся по былинкам, а потом лежал на лугах, пристально разглядывая завихряющиеся ажурные облака.
Меня расстраивала неспособность учителей в школе говорить о том, что казалось самым неотложным и важным для всех: загадочная, пугающая ненадежность человеческой жизни
Моя поглощенность такими внешкольными занятиями заставляла меня все более забывать об учебе. Я, тем не менее, жадно читал: Двери восприятия Олдоса Хаксли; Степной волк, Игра в бисер и Сиддхартха Германа Гессе; Путь дзэн Алана Уотса, – балуясь Бхагавадгитой, Дао-дэ Цзин и тибетской Книгой мертвых. Я отрастил длинные волосы, носил бусы и посещал ночные рок-концерты с «жидким» светом, проходившие на полях перед Парламентским холмом, где я слушал Soft Machine, Pink Floyd и Edgar Broughton Band.