Так, от противного, через понимание того, как страшен унифицированный мир, входит в фантастику проблема личности. Она необычайно трудна. Изолированная, по возможности отъединенная от людей и природы личность, которую вырабатывала история буржуазной цивилизации, не способна действенно противостоять унификации.
История Робинзона Крузо была величайшим обманом Дефо. Но если другими своими обманами он снискал себе у современников кличку «бесстыжий Дефо», этот его обман век принял с восторгом. Матрос Александр Селкирк, чья история дала Дефо фабулу для романа, одичал и рехнулся за несколько лет, проведенных вдали от людей. Робинзон развил свой ум и поднялся до нравственных высот. В это верили, потому что XVIII век, создавший понятие человечества в современном смысле слова, одновременно, со странной нелогичностью, открывшейся только потомкам, верил, что человек может быть один.
Сейчас мы знаем — это не так. Дети, украденные и выращенные зверьми, не возвращаются потом к человеческому состоянию. В их внутренней организации что-то нарушается настолько, что они даже живут примерно тот же срок, что и звери, их воспитавшие. Тарзан так же невозможен, как Робинзон. Ромул и Рем, вскормленные волчицей, должны были бегать на четвереньках, спать днем и охотиться по ночам. Человек существует только как часть человечества[175].
Кому это лучше знать, как не фантастам, причастным науке. Знать это и все остальное, что объективно свидетельствует о необходимости единства. О противоестественности разъединения. Об опасностях, которые грозят самому существованию мира и человечества, порвавших между собой всякие связи.
И кому, как не фантастам, понимающим весь масштаб проблемы, понимать всю меру опасностей, возникающих при разрешении этой проблемы?
Они, впрочем, не одни.
Собственно говоря, вопросы единства и одиночества давно уже составляют ведущую тему литературы на Западе. Тему далеко не исчерпанную, потому что она поворачивается вое новыми и новыми сторонами. Эта тема в своем двуединстве возникла уже у неоромантиков конца прошлого столетия. Она продолжает оставаться важнейшей в современной художественной мысли на Западе, и быстрая смена направлений и течений в западноевропейском и американском театре наших дней в очень значительной степени объясняется как раз движением этой проблемы, выявлением то одного, то другого ее аспекта.
Новые робинзоны — а они осознают себя робинзонами, находясь где-то в самой гуще человеческого моря, — возникают ежеминутно, и мир услышал уже десятки, сотни, тысячи криков отчаяния и одиночества из уст людей, обреченных на полную изоляцию вблизи от других человеческих островков. Но когда человеку предлагают объединиться с другими, он нередко с отвращением отвергает эту возможность. Объединиться с кем-то (даже в любви!) — значит объединиться против кого-то (Э. Олби, «Баллада о невеселом кабачке»). Объединиться со многими? Но не для того ли, чтобы всем стадом топтать и рвать зубами непохожих? Поэтому порою тот или иной герой самую силу свою находит в одиночестве — в том, что он сумел противостоять великому искушению — сделаться частью стада (Э. Ионеско, «Носорог»). Принадлежать человечеству не значит принадлежать безраздельно любому его состоянию. Порою бывает наоборот.
Шекспировское «будь верен сам себе, тогда... ты и другим вовеки не изменишь» начинает все упорнее звучать в искусстве. Человек живет во вое расширяющемся мире, но индивидуальность оказывается важнейшей составляющей этого мира.
Об этом — один из самых сложных фильмов XX века — «8½» Феллини. Фильм этот при своем появлении показался спорным, и сейчас, когда прошло уже немало лет, этот спор далеко не во всем разрешился в пользу Феллини. Но один из аспектов фильма выявился сейчас в своем положительном значении. В этом своем аспекте «8½» — фильм о художнике и тем самым для Феллини — о современном человеке вообще, о человеке, стремящемся к идеалу. (Вспомним: для Возрождения художник и был воплощением человеческого совершенства.) Как художник он должен полнее кого бы то ни было вобрать в себя этот мир — и ускользающий, уходящий в небытие, в любой момент готовый утерять четкие формы, раствориться, исчезнуть, мир собственного прошлого, и беспредельный окружающий мир. Но он так велик, этот мир! Приобщиться к нему — не значит ли раствориться в нем? Не значит ли утерять свою индивидуальность, только и способную сделать тебя художником, существом, в котором по-своему повторился весь мир, человеком, нужным этому миру?
175
В популярной литературе вопрос о детях, украденных зверьми, подробнее всего изложен в книге И. И. Акимушкина «Тропою легенд» (М., «Молодая гвардия», 1963, с. 203–210). Кроме того, см.: К. К. Платонов. Психология религии (М., Госполитиздат, 1967, с. 13–14), И. М. Забелин. Физическая география и наука будущего (М., Географгиз, 1963, с. 82–83) и Л. Теплов. Очерки о кибернетике («Моск. рабочий», 1963, с. 345).