Лекция X
Новая реальность и новая идея реальности. – Нищее бытие, – Жить – это оказаться в мире. – Жить – это постоянно решать, чем мы будем.
В предыдущей лекции мы с вами обнаружили в качестве исходного данного Универсума, стало быть в качестве первичной реальности, нечто совершенно новое, отличное от космического бытия, из которого исходили древние, и от субъективного бытия, из которого исходят современные ученые. Но то, что мы обнаружили новую реальность, новое бытие, неизвестное ранее, не исчерпывает значения этих слов. На первый взгляд, самое большее, речь идет о новой вещи, отличной от уже известных, но все же такой же "вещи", как все остальные, – речь идет о некоем бытии или реальности, отличных от общеизвестных, но в конечном итоге отвечающих тому, что обычно принято обозначать словами "реальность" и "бытие", – словом, что во всех о сношениях это открытие подобно обнаружению неизвестного животного для зоологии; животное будет новым, но поскольку животные уже известны, здесь применимо понятие "животное". Как ни жаль, я должен сказать, что речь идет о чем-то гораздо лее важном и определяющем, чем все это. Мы обнаружили реальность совершенно новую, стало быть коренным образом отличающуюся от всего известного в философии, стало быть, нечто, ни чего традиционные понятия реальности и бытия не поднят. Да, но несмотря на это, мы применяем их, потому что того открытия и в ходе него мы не располагаем другими. Прежде чем создать новое понятие, мы должны иметь и видеть нечто Совершенно новое. Следовательно, это не только открытие новой реальности, но и начало новой идеи бытия, новой онтологии – новой философии, и в той мере, в какой она оказывает влияние на жизнь, – всей новой жизни.
Для античных ученых реальность, бытие обозначали "вещь"; для ученых нового времени бытие означало "интимность, субъективность"; для нас бытие означает "жизнь", – стало быть, интимность по отношению к самому себе и к вещам. Мы утверждаем что достигли нового, более высокого духовного уровня, поскольку, если мы посмотрим себе под ноги, на исходную точку – "жизнь", то обнаружим, что в ней сохранены, объединенные и преодоленные, античность и новое время. Мы на более высоком уровне – на пашем уровне, – на высоте времени. Понятие высоты времени не фраза, а реальность, как мы очень скоро увидимся.
Вспомним в нескольких словах путь, который привел нас к тому чтобы принять "жизнь" в качестве исходного данного, первичной реальности, несомненного в Универсуме. Существование вещей как существование независимое от меня сомнительно, следовательно, оставим реалистическое понятие античных философов Напротив, несомненно, что я мыслю о вещах, что мое мышление существует и что, стало быть, существование вещей зависит от меня, представляет собой мою мысль о них; такова бесспорная часть идеалистического тезиса. Поэтому мы принимаем его, но, чтобы принять, хотим лучше понять и задаем вопрос– в каком смысле и каким образом зависят от меня вещи, когда я мыслю о них, – чем являются вещи, когда я говорю, что они лишь мои мысли? Идеализм дает ответ: вещи зависят от меня они являются мыслями в том отношении, что представляют собой содержание моего сознания, моего мышления, состояния моего Я. Это вторая часть идеалистического тезиса, и ее мы не принимаем. Мы не принимаем ее, потому что это бессмыслица– не потому что она неистинна, а по причине более простой, фраза чтобы не быть истинной, должна иметь смысл: из ее доступного смысла мы делаем вывод, что она ложна, поскольку понимаем что утверждение 2 + 2 = 5 ложно. Но эта вторая часть идеалистического тезиса лишена смысла, является нелепостью наподобие "круглого квадрата". Пока этот театр – театр он не может быть содержанием моего Я. Мое Я не обширно и не синего цвета а этот театр синего цвета и обладает объемом, что я содержу в себе и чем являюсь, это лишь мое мышление и видение этого театра, мое мышление и видение звезды, но не тот и не другая. Зависимость между мышлением и его объектами не в том, что они содержатся во мне в качестве моих составляющих, как полагал идеализм, а, наоборот, в том, что я нахожу их как отдельные, отдаленные от меня, находящиеся передо мной. Значит, утверждение, что сознание есть нечто закрытое, отдающее себе отчет лишь в том, что содержится внутри него, ложно. Напротив, я отдаю себе отчет, что мыслю, когда, например, осознаю, что вижу звезду или думаю о вей; и тогда, из того, что я отдаю себе отчет, следует, что существуют две вещи различные, хотя и связанные одна с другой: я, видящий звезду, и звезда, видимая мною. Я нужен ей, но и мне тоже нужна она. Если бы идеализм утверждал только: существует мышление, субъект. Я, он бы утверждал нечто истинное, то неполное. Но он не останавливается на этом, а добавляет: существуют только мышление, субъект, Я. Это ложно. Если существую я, мыслящий, то существует и мир, о котором я мыслю. Стало быть, основной истиной является мое сосуществование с миром. Существовать – это прежде всего сосуществовать, то есть видеть нечто, не являющееся мной, любить другое существо, страдать от каких-то вещей.
Ведь зависимость вещей от меня не является односторонней, как предполагал обнаружить идеализм, она не только в том, что вещи являются тем, что я мыслю и чувствую, а также и в обратном, я тоже завишу от них, от мира. Следовательно, речь идет о взаимозависимости, о соотношении, словом, о сосуществовании.
Почему идеализм, у которого такая сильная и ясная интуиция мышления, понимает его так плохо, фальсифицирует его? По той простой причине, что принимает его без обсуждения традиционного смысла понятий "быть" и "существовать". В соответствии с этим укоренившимся смыслом "быть, существовать" значит "быть независимым", поэтому для прежней философии единственное бытие, которое действительно есть, это Абсолютное Бытие, представляющее собой вершину онтологической независимости. Декарт яснее, чем кто-нибудь до него, почти цинично формулирует идею бытия, когда определяет субстанцию, как я уже упоминал, сказав, что это "quod nihil aliud indigeat ad existendum". Бытие, "которое, чтобы существовать, не нуждается ни в ком ином – "nihil indigeat"'. Субстанциальное бытие – это самодостаточное – независимое – бытие. Столкнувшись с очевидным явлением – тем, что исходная и несомненная реальность – это я, мыслящий, и вещь, которую я мыслю, стало быть двойственность и соотнесенность, ее не решаются принять беспристрастно, а говорят: так как эти две вещи – субъект и объект – существуют вместе, они, стало быть, зависят друг от друга, и я должен решать, что из них независимо, что не нуждается в другом, самодостаточно. Но мы не находим никакого несомненного основания для предположения, что быть одному может означать "быть самодостаточным". Напротив, оказывается, что единственно несомненное бытие, обнаруженное нами, это взаимозависимость Я и вещей: вещи – это то, чем они являются для Меня, а я тот, кто выносит их, – стало быть, несомненное бытие пока является не самодостаточным, а "нищим бытием". Быть – значит одному нуждаться в другом.
Эта модификация необыкновенно важна, но она так очевидна, ясна и проста, настолько на поверхности, что становится просо стыдно. Теперь вы видите, что философия – это постоянное стремление к поверхностности? Игра, где карты держат гак, чтоб; они были видны противнику?
К исходным данным, как мы сказали, является сосуществование мое и вещей. Но едва мы сказали это, как начинаем догадываться, что определять как "сосуществование" способ существования меня и мира, эту первичную реальность, одновременно единую и двойственную, это великолепное явление сущности двойственности, значит оказаться некорректными, поскольку со-сущствование означает не более чем пребывание одной вещи ряда с другой, существование и той и другой. Статический характер существования и бытия, этих древних понятий, искажает то, то мы хотим выразить. Потому что на самом деле не существует мира самого по себе рядом со мной и меня самого ряда с ним, но мир – это то, что существует для меня, динамическое бытие передо мной, напротив меня, а я – тот, кто оказывать на него воздействие, кто смотрит на него и кто выдерживает его, любит его или ненавидит. Статическое бытие признав отжившим – мы увидим его второстепенную роль – и должно быть замещено бытием действенным. Бытие мира передо мной – это, скажем, действие, произведенное надо мной, и соответственно мое над ним. Но это – реальность, состоящая в том, что видит в мире, мыслит о нем, касается его, любит или ненавидит, что вдохновляет его или сокрушает, что Я изменяет, что переносит и терпит, – это то, что всегда называется "жить", "наша жизнь", жизнь каждого. Тогда опровергнем высокомерие уважаемых и священных глаголов "существовать", "сосуществовать", сказав вместо них: то первичное, что имеется в Универсуме, это "моя жизнь" в все остальное, что имеется или не имеется в ней, внутри нее. Теперь можно сказать, что вещи, Универсум, сам Бог являются составляющими моей жизни, поскольку "моя жизнь" – это не только Я, Я – субъект, но жизнь – это еще и мир. Мы преодолели субъективизм трех веко – Я освободилось из заточения в собственной интимности, оно уже не единственное, что имеется, но уже не страдает от одиночества, которым является единственность, о чем мы говорили в прошлый раз. Мы избежали заточения, в котором жили как люди нового времени, заточения сумрачного, без света, света мира и без просторов, которым радуются крылья стремлений и желаний. Мы вне уединенного, обособленного участка Я, закрытой комнаты больного, полной зеркал, которые безнадежно возвещают нам наш собственный профиль, – мы вне ее, на свежем воздухе, снова вдыхаем кислород космоса, расправив крылья для полета, обратив сердце к вещам, достойным любви. Мир снова стал горизонтом жизни, который, подобно линии моря, напрягает кругом нас свою чудесную тетиву арбалета и заставляет ваше сердце почувствовать себя стрелой, сердце, израненное самим собою, которое вечно болит от скорби или наслаждения. Спасемся в мире – "спасемся в вещах". Это последнее выражение я написал в качестве жизненной программы, когда мне было двадцать два, я учился в Мекке идеализма и трепетал в смутном предвкушении сбора плодов грядущей зрелости. Но сначала нам нужно выяснить, в чем своеобразие этого истинного и первичного бытия, представляющего собой "жизнь". Нам не пригодятся понятия и категории традиционной философии – ни одно из них. То, что сейчас перед нами, ново: следовательно, мы должны выразить то, что видим, в новых понятиях. Господа, нам выпало счастье впервые употребить новые понятия. Поэтому в нашем новом положении мы хорошо представляем себе радость, какую испытывали греки. Они были первыми людьми, открывшими научное мышление, теорию – эту особую изысканную нежность, которую выказывает разум вещам, отливая их в точную идею. У них не было за спиной научного прошлого, у них не было готовых понятий, священных терминов. Перед ними было открытое бытие, а под рукой лишь обычный язык, на котором говорили все, и вскоре какое-нибудь простое обыденное слово чудесным образом согласовывалось с важнейшей реальностью, открывавшейся перед ними. Обычное слово возносилось, как при помощи левитации, над обиходным уровнем манеры говорить, беседы и благородным образом преображалось в термин, гордясь, подобно скакуну, тяжестью высшей идеи, оседлавшей его. Когда открывается новый мир, необходимым словам выпадает лучшая доля. Мы, наследники давнего прошлого, кажется, обречены использовать в науке лишь иерархические, торжественные, застывшие термины, к которым при всем уважении мы потеряли всякое доверие. Какое удовольствие, должно быть, доставляло грекам присутствовать при том, как обычное слово озарялось сиянием научной идеи. Подумайте о жестком, застывшем, неподвижном, холодном, как металл, для детского уха слове "гипотенуза", услышанном впервые. Но ведь когда-то, на берегу моря в Греции, умные музыканты, не привыкшие быть музыкантами, гениальные музыканты, именовавшиеся пифагорейцами, обнаружили, что у арфы размер самой длинной струны пропорционален размеру самой короткой, так же как звучание первой звучанию второй. Арфа – треугольник, замкнутый струной "самой длинной, самой протяженной" – ничего более. Кто может сегодня в атом страшном и скучном слове различить простое и милое "самая длинная", напоминающее название вальса Дебюсси: "La plus que lente" – "Более чем долгий".