Здесь, опять-таки, показательно то, что римляне, которых республиканцы ставили в пример и которым подражали, никакого понятия не имели о суверенитете — ни монаршьем, ни, тем более, «народном». Некое подобное идеи суверенитета монарха появляется там только при Диоклетиане, то есть, совсем незадолго до краха. До этого момента император считается одним из сенаторов, а его эдикты — обычными преторскими эдиктами. Понятно, что в республиканские времена, которые брали за образец деятели прогрессивной общественности того времени, вообще никаких идей «суверенитета» не было.
Последний гвоздь в гроб старого порядка забило Просвещение со своим рационализмом, который из естественных наук неизбежно распространился и на «социальную сферу», где благополучно превратился в позитивизм. Теперь считалось, что государство может и должно приносить пользу (если, конечно, будет правильно и рационально организовано).
Итак, монарха заменила абстракция государства, теперь не монархи, а «народы» владели территориями и изъявляли свою волю через государственные институты. Чиновники и политики были лишь слугами, «людьми, которых мы наняли на работу», а само государство, которое всегда воспринималось как (неизбежное) зло, превратилось в инструмент причинения добра. Идея Гоббса об «искусственном человеке», состоящим из множества людей, воплотилась в жизнь. Левиафан родился. Аплодисменты.
Грандиозные успехи
Итак, в течение каких-то трехсот лет государство изменилось до неузнаваемости. Реальный субъект — монарх был заменен «народом» — искусственным человеком Гоббса, фикцией, от имени которой осуществлялось теперь налогообложение того же самого «народа».
Это полностью поменяло взаимоотношения налогообязанных и тех, кто получал доход от налогов. Теперь налогообязанные могли верить в то, что государство приносит пользу и рассматривать его как «свое». Руки Левиафана оказались развязаны и он немедленно принялся за дело.
В течение исторически короткого времени было закончено присвоение государством денежной системы. Процесс занял примерно 300 лет, но шел он с неодинаковой скоростью, начиная со второй половины 19 века он ускорялся, и завершился в 1971 году. В 19 веке начался процесс присвоения системы образования. Кстати, цель получения детьми знаний никогда не рассматривалась в качестве главной ни в прусской модели, счастливыми наследниками которой мы являемся, ни в американской. В обоих случаях главной и не скрываемой целью присвоенной государством системы была индокринация правильных, с точки зрения Левиафана идей. Собственно говоря, все, что нужно знать об этой системе заключается в том факте, что государство практически повсеместно наказывает родителей, которые пытаются уберечь от нее своих детей.
В конце 19-го века в Германии и в начале 20-го в Англии государство начало присваивать себе систему социального страхования, которая базировалась на добровольных обществах взаимопомощи. Этот процесс породил сразу двух монстров современного государства — систему здравоохранения, которая практически во всех странах в большей или меньшей степени финансируется из налогов, и систему «социальной защиты», которая полностью финансируется из бюджета. Наивысшим достижением последней являются пенсии по возрасту, которые заставляют младшее поколение работать на старшее и создают своего рода эффект дедовщины.
Вся эта новая система складывалась на фоне становления представительской демократии, которая стала важнейшей ее частью, по сути, мотором, который приводит всю эту машину в движение. Мнение о том, что государство, оказывается, полезно и должно приносить пользу, оправдывало рост государственных расходов и вмешательства в области, до которых еще вчера государству не было никакого дела (охрана порядка, медицина, образование, социальное страхование). Одновременно с этим прогрессивная общественность боролась за расширение избирательных прав, что привело к тому, что выгодополучатели расширения государства и роста бюджетов оказались в его законодательном органе.
До этого момента парламент (по крайней мере, в его классической британской версии) был в некотором смысле тормозом расширения государства, так как обладал «правом кармана». Парламент был органом налогоплательщиков, которые были заинтересованы в том, чтобы налогов было меньше. Для того, чтобы государство что-то получило и что-то потратило, парламент должен был согласиться с расходами короны, что он делал, мягко говоря, не всегда. В отсутствие понятия «бюджета», расходы короны были явлением регулярным но не «автоматическим». Вопрос расходов подлежал рассмотрению каждый раз, когда он возникал и рассматривался в комплексе, то есть, предметом регулярной дискуссии в парламенте была не только величина расходов, но и источники дохода. Поэтому налоги не были постоянными, они принимались и отменялись в связи с конкретными запросами короны и все это было предметом политической борьбы. Кстати, лозунг «нет налогообложения без представительства» связан именно с этой особенностью системы. Для того, чтобы мы сегодня правильно его поняли, он должен звучать как «нет налогообложения без представительства и согласия налогооблагаемых». Для авторов этого лозунга тот факт, что в парламенте заседают налогоплательщики и что они решают, какими будут расходы короны являлся само собой разумеющимся.