Поразмыслим и мы над станковым искусством, то есть обобщим его главный смысл. Начать хотя бы с вопроса: какое из трех известных тебе изобразительных искусств (живопись, графика, скульптура) ты вспоминаешь первым, если слышишь слова: «станковое искусство»?
По-видимому, живопись? И назовешь сразу, не рассуждая! Назовешь и по рассуждении, ибо она не обходится без станка — мольберта. Скульптуру же называют порой не станковой, а камерной, то есть «комнатной», словно подразумевают существование пластики не комнатной, не «тепличной», а значительно более мощной.
Леонардо да Винчи «Мадонна Литта». Темпера Италия. XVI в.
Да, живопись — королева станкового искусства, настоящая хозяйка своих дворцов (художественных музеев). Ее несметные красочные богатства пользуются всеобщим признанием, им почтительно уступают первенство графика и скульптура. Однако чем же замечательна станковая живопись? Разумеется, дело не в станке, хотя он вошел в название большой области искусства. Самое удивительное свойство станковых техник можно назвать «сложной простотой». Станковые орудия действительно просты, но при этом как раз они позволяют художнику создавать сложнейшие живописные произведения. Каждый ребенок знает кисти и краски. Каждый взрослый способен закрепить холст на подрамнике, способен взять кистью краску и нанести ее на плоскость. Но далеко не у каждого краска станет мыслью, наблюдением, живописным обобщением жизни.
Жорж де Латур «Магдалина со светильником». Масло Франция. XVII в.
Живописцы до сих пор работают «по старинке». Все тот же простой мольберт, та же нехитро натянутая ткань, несколько измененные рецепты красок, но все те же они, те же цвета! Только всякий раз, во всякий век неодинаково ложатся краски в изображения; всякий раз ведут они себя по-новому под напором мысли и приказом руки художника. Куда обратится эта мысль, какова она сама? Сколь искусна, как обучена рука, чтоб угодить мысли, наблюдению, чтобы мысль, раздумье художника свободно воплотились в изображение? А сколь верен глаз, как долго, как пристально он может смотреть на окружающее и способен ли он смотреть «внутренним взором»? Здесь наивысшая сложность! Здесь — это значит в творчестве, соединяющем мысль, глаз и руку художника. В изображениях на плоскости существуют правила, законы, однако нет двух одинаковых картин — будь они и созданы по общим правилам-законам. Потому что сила мысли, искусность руки, опытность глаза у каждого свои, неповторимые — индивидуальные. И в разные века, и в творчестве людей одного времени.
Тем хороши простые орудия станковой живописи, что они легко принимают и запечатлевают сложность живых касаний рук думающего, наблюдающего человека. Так и трепещет кисть, несущая краску на холст, так и откликается она на малейшее изменение движения руки, взгляда, настроения, усилия воли и мысли. Стоит всего лишь пристальнее вглядеться в холст, лист, чтобы ощутить эти живые красочные касания, хотя минута их появления отодвигается с каждым днем в прошлое. Будучи в музее, примечай в изображениях следы движений руки, в которых «проглядывает» характер. Движений разных — и медленно-терпеливых, и невероятно стремительных... Будто и сейчас видишь, как металась кисть в руке мастера между холстом и палитрой.
«Владимирская Богоматерь». Темпера Византия. XII в.
В станковой живописи сложность и простота всегда рядом. Холст! Подумать только ... кусок тряпицы! — из которой могли, но не сшили мешка, которую могли, но не пустили на мытье полов ... Да мало ли что могли сделать с холстиной, не попади она в мастерскую живописца, в искусные руки его. Но холст попал сюда! Он послушно напрягся на подрамнике, распластавшись в пружинистую плоскость. Он покрепче оперся на мольберт, чтобы справиться с толчками, ударами, прикосновениями кистей, чтобы усердно собрать с них красочную дань. До тех пор принимает холст драгоценную краску, через которую многоцветным потоком перетекают мысли и наблюдения художника (превращаясь в изображения), пока сам не скроется, не станет одним из слоев картины. О нем редко вспоминают, хотя он держит на себе плотные краски, будь то грунт или живописные изображения. Разве только плетеной фактурой проглянет иногда сквозь прозрачную живопись, как дно мелководной реки.
Нет больше тряпицы-холстины: есть удивительное окно в наличнике — раме. Заглядывая в него, ты как бы одновременно выглядываешь. Но выглядываешь уже глазами художника и видишь мир таким, каким увидел его он, подобно тому, как отражение мира в глазу человека (приглядись!) кажется порой круглой крошечной картиной. Недаром слова «окно» и «око» (глаз) происходят от одного корня; недаром окна домов днем подобны глазам, то блестящим, то темным, а зажигаясь по вечерам, смотрятся с улицы живыми картинами. Да-да, окна то «глядят», то «смотрятся». И очи наши глядят и смотрятся. Глядит и картина, хотя ее смотрят.