Открытие золотых и серебряных приисков в Америке, искоренение, порабощение и погребение заживо туземного населения в рудниках, первые шаги по завоеванию и разграблению Ост-Индии, превращение Африки в заповедное поле охоты на чернокожих — такова была утренняя заря капиталистической эры производства. Эти идиллические процессы суть главные моменты первоначального накопления (Marx, [1867] 1967, vol. 1, р. 751; Маркс, Энгельс 1960, с. 760)[4].
В конце концов, история по Марксу — это история того, как функционируют капитализм и капиталисты, а не история их происхождения. В результате, Маркс никогда не дает точных указаний на время начала капитализма; не найти у него и ответ на важнейший вопрос, почему социальные акторы оказались в состоянии заняться первичным накоплением и тем самым «запустить» капитализм не раньше наступления какого-то конкретного момента времени и не где угодно, а именно в Европе.
Из-за отсутствия у Маркса ясности относительно сроков начала капитализма и недостаточного внимания с его стороны к тому, чем ранний капитализм отличался от своей зрелой формы (именно ее ему интереснее всего было разбирать), его работы оказались не слишком полезными для тех марксистов, которые участвовали в начавшемся в 1940-х годах споре по вопросу «перехода от феодализма к капитализму». Эти марксисты, независимо от различий между ними, были едины в том, что их задачей является объяснить, как из некоей существующей социальной системы развился капитализм. Возможно, это покажется незначительным достижением: в конце концов, все социальные системы и все социальные события сформировались в том обществе (каким бы при этом оно ни было), какое существовало до момента этого перехода. Тем не менее многим исследователям общества (если не большинству) настолько не терпится описать и проанализировать изучаемое ими событие или социальную систему, что сам исторический контекст, в котором все и совершалось, упускается ими из виду. Несомненно, как мы видели выше, это проблема, свойственная Веберу и большинству веберианцев: глубоко убежденные, что феодализм или традиционное общество стагнируют, они игнорируют докапиталистическую динамику и вместо этого конструируют теории о том, как протестантизм или модернизация вдруг ни с того ни с сего создали совершенно новый социальный мир.
Марксисты избрали иной, весьма отличный от веберианцев подход. Вместо того чтобы выявить какой-то единственный путь, ведущий от множественных, хоть и туманно описанных, традиционных обществ к капитализму или модернизации, марксисты с головой ушли в исторические свидетельства в попытке точно указать время и место рождения капитализма. В сущности, веберианцы (за исключением таких образцовых представителей исторической науки, отличающихся тщательным отношением к делу, как Фулбрук, Горски и Икегами) стали менее историчны, чем Вебер, тогда как марксисты стали историчнее Маркса.
У марксистов в их спорах о переходе от феодализма к капитализму не было согласия относительно того, что такое капитализм, а следовательно, и относительно того, в каких именно знаках им нужно было распознать его происхождение. Позиция, впервые сформулированная Полом Суизи (Sweezy, [1950] 1976), определяла капитализм в качестве рыночного производства. Эти марксисты в определенном смысле уподобились Веберу. Они не представляли, каким образом феодальные классовые отношения могут порождать капитализм. Вместо этого источник рынков и буржуазии они видели в крупных городах, существовавших, по их мнению, в некоем выделенном пространстве вне феодального общества.
Трудность здесь заключается в том, что обширные рынки существовали и в феодальной Европе, и в других докапиталистических обществах (включая Древний Рим). И тем не менее районы с наиболее обширными рынками в средневековой и возрожденческой Европе, как, например, урбанизированная Италия, не становились локусами последующего экономического развития, несмотря на свои преимущества в виде большего накопления капитала и контроля над существовавшими торговыми сетями. Попытка найти движитель капиталистического перехода вне феодализма была для марксистов столь же тупиковой, как и для Вебера и сторонников теории модернизации.
Гораздо плодотворнее был подход, предпринятый Морисом Доббом (Dobb, 1947), с которым как раз и полемизировал Суизи. Добб, в большей степени следуя Марксу, определял капитализм в качестве отношения эксплуатации. Добб и его интеллектуальные союзники[5]1 искали свидетельства того, когда и где крестьяне лишились земли и превратились в наемных работников, тогда как землевладельцы приобрели полный контроль над землей как частной собственностью. Преимущество этого подхода состоит в том, что он сосредоточился на существующей социальной системе и поставил вопрос о движущей силе внутри феодализма, которая трансформировала его и сделала это так, что в конечном счете плодом трансформации стал капитализм.
4
Валлерстайн сделал этот пассаж эпиграфом к первому тому своей «Современной миросистемы» (Wallerstein, 1974).
5
Спор между Доббом и Суизи и прочими участниками дискуссии опубликован в: Hilton, 1976. Большинство авторов поддерживают и разрабатывают позицию Добба, причем Кохатиро Такахаси обсуждает применимость аргумента Добба и к японскому феодализму. Этот спор был возобновлен Бреннером (Brenner, 1976). Оригинальная статья Бреннера, возражения критиков и его ответ воспроизводятся в: Aston and Philpin, 1985.