Ключевым историческим моментом для этой школы марксистов была эпидемия черной смерти — чумы 1348 года, рассматриваемая большинством историков в качестве великого водораздела в истории феодальных аграрных экономик. Резкий спад численности населения привел к оскудению крестьянских трудовых резервов и покончил с нехваткой пахотной земли. Безземельные крестьяне пытались пересмотреть условия земельной ренты или перебраться туда, где землевладельцы могли предложить лучшие условия, в то время как землевладельцы стремились вынудить крестьян не покидать их поместья. В Восточной Европе землевладельцы успешно справились с повторным закрепощением большей части своих крестьян, тогда как большинство английских и французских крестьян смогли отвоевать у своих феодалов большую автономию.
Не тот ли это момент, когда начался капитализм, не здесь ли марксистский контрапункт веберовской Реформации? Не совсем так. Морис Добб (Dobb, 1947) полагает, что благодаря созданию «режима мелкохозяйственного производства», характеризующегося коммерческой земельной рентой и ограниченной пролетаризацией, английские крестьяне смогли воспользоваться своими новыми свободами, а землевладельцы — приспособиться к ослаблению своего контроля над арендаторами. Он доказывает, что полноценный капитализм дожидался уничтожения цеховой и аристократической власти в ходе Английской революции 1640 года.
Доббовский анализ перехода от феодализма к капитализму содержит два серьезных изъяна. Во-первых, Добб не способен объяснить, откуда взялась двух-трехвековая задержка между отменой крепостного труда после черной смерти и складыванием частной собственности на землю с пролетаризацией многочисленных масс крестьян в столетие, следующее за Реформацией Генриха VIII (Lachmann, 1987, р. 17). Во-вторых, он не способен объяснить, почему сходные режимы мелкохозяйственного производства и сходные позднефеодальные политические системы вызвали буржуазную революцию в Англии на полтора столетия раньше, чем во Франции. Что касается этого второго момента, несостоятельность Добба связана с тем, что он так и не распознал движущую силу, внутренне присущую тому режиму мелкохозяйственного (или феодального) производства, которым была порождена английская буржуазия, сумевшая нанести поражение аристократии в 1640 году, пока рост подобного же класса во Франции был заторможен. Несмотря на то что он так и не дал точного описания той действительной последовательности контингентных событий, которая вела от черной смерти к английскому капитализму, исследовательскую деятельность он сосредотачивал на трех столетиях от черной смерти 1348 года до английской революции 1640 года, стимулируя дальнейшие дебаты и прокладывая путь для дальнейших сравнительных исторических исследований классовых конфликтов и экономического и политического изменения в Европе.
Очередные крупные шаги вперед были сделаны Робертом Бреннером (Brenner, 1976,1982) и Перри Андерсоном (Anderson, 1974; Андерсон, 2010). Бреннер и Андерсон, как и Добб, видели в черной смерти критический поворотный пункт, но по-разному оценивали ее влияние. В отличие от Добба, сосредоточившегося почти исключительно на Британии, Бреннер и Андерсон сравнивали Восточную и Западную Европу и Британию и Францию. Бреннер подчеркивал важность институтов крестьянской общины, которые, как он утверждал, предопределяли способность крестьян сопротивляться требованиям землевладельцев после черной смерти. Сила (или слабость) крестьянства в свою очередь сказывалась на «самоорганизации правящего класса» (Brenner, 1982, р. 69), то есть на форме государства и степени купеческой автономии. Таким образом, в Восточной Европе, где общинная организация крестьянства была слаба, землевладельцы смогли принудительно обратить крестьян в крепостное состояние, но ценой этого стали экономическая стагнация и отсталость.
Картина Восточной Европы, нарисованная Андерсоном, схожа с бреннеровской, но его каузальная последовательность все же отличается в одном критически важном отношении. Андерсон начинает с того факта, что до черной смерти землевладельцы Восточной Европы были дезорганизованы и изолированы, и эпидемия сделала их уязвимыми как для иностранных армий, так и для армий могущественной знати внутри их собственных стран. В результате восточноевропейская знать оказалась инкорпорирована в рамках могущественных абсолютистских государств. У этих государств имелся потенциал для сдерживания автономных городов и вторичного закрепощения крестьян, и поэтому они лучше оберегали коллективный классовый интерес аристократии, чем более раздробленные и децентрализованные государства в Западной Европе. Чтобы объяснить организационную мощь государств, крестьян и купечества, Бреннер и Андерсон обращают взоры к изменениям в сельскохозяйственном производстве. С точки зрения Андерсона, потенциал крестьянского класса сформировала организация правящего класса, тогда как для Бреннера причинно-следственные связи действуют здесь в обратном порядке.