Ни Бреннер, ни Андерсон не в состоянии объяснить, как в отсутствие в Англии сильного государства крестьяне, которым удавалось противостоять требованиям аристократии после черной смерти, два века спустя поддались давлению землевладельцев. Вместо этого Бреннер просто-напросто говорит о том, что английские землевладельцы стали капиталистами: «Неспособные заново насадить систему внеэкономического принуждения для крестьянства, землевладельцы вынуждены были использовать остающиеся у них феодальные полномочия для содействия тому, что в конце концов обернулось капиталистическим развитием» (Brenner, 1982, р. 84). В чем именно состояли эти полномочия помимо «сохраняющегося контроля над их землями» (Ibid.) или как именно землевладельцы использовали подобный контроль, Бреннер так и не сказал. Также Андерсон не объясняет, каким образом английская революция трансформировала абсолютистское государство или взрастила капитализм. (Такой анализ был отложен на обещанное, но так и не написанное продолжение «Родословной абсолютистского государства».) Вместо этого его глава об Англии обрывается заключением: «Прежде чем он достиг возраста зрелости, английский абсолютизм был свергнут буржуазной революцией» (Anderson, 1974, р. 142; Андерсон, 2010, с. 133).
Причинный анализ Андерсона слабее всего там, где — и это неудивительно — наиболее туманна его методология, а именно в уточнении специфики действующих сил. «Родословная абсолютистского государства» выводит на первый план широкие категории акторов — аристократов, крестьян, буржуа, определяемых исключительно в марксистских терминах. Сравнения Андерсона, имеющие теоретическое происхождение, довольно хорошо работают в случае Восточной Европы, где аристократия как действующая сила была почти полностью организована посредством сословий и где почти все буржуа были держателями жалованных государством городских привилегий. Его категории достаточно точны, чтобы с помощью первых трех ступеней его причинного объяснения проанализировать конфликт между землевладельцами и крестьянами в Западной Европе.
Невнимание Андерсона к уточнению специфики действующих сил становится наиболее проблематичным на четвертой и пятой ступенях, когда он стремится объяснить, каким образом в рамках абсолютизма сложилась буржуазия, имевшая интересы, противоположные аристократии, и почему эта буржуазия стала революционной в ее противостоянии правящему аристократическому классу. Андерсон так и не предложил методологии для идентификации этих новых буржуа. Те площадки формирования буржуазного класса, которые он выявляет — государственные учреждения, автономные города, мануфактуры и внешняя торговля, также были обжиты аристократами. Как мы можем приписывать разные классовые идентичности тем, кто занимает одну и ту же площадку? Какие факторы позволяют нам узнать, в какой момент акторы начинают отделять свои интересы от интересов тех абсолютистских государств, которые некогда наделили их привилегиями?
Андерсон так и не дает развернутого ответа на эти вопросы. Когда он пишет о феодальной власти, передислоцирующейся в рамках государства, он обнаруживает возможность того, что внутри феодализма власть может размещаться в пределах — и осуществляться посредством — различных институциональных механизмов. Духовенство, дворянские блоки в провинциях, сословия, чиновничество, привилегированные купцы, монархи и их прислуга — все процветали благодаря эксплуатации феодального крестьянства. Все они были частью феодального правящего класса. И все же, как показывает Андерсон, последовательно разбирая случай за случаем, формы господства и эксплуатации могут изменяться. Так как каждый тип феодальных привилегий имеет институциональные основания, и это не всегда маноры, появляется возможность наглядно представить обитателей каждого типа абсолютистской институции в качестве элиты, что и было сделано мною в анализе истоков капитализма (Lachmann, 2000; Лахман, 2010).
Конфликты в среде элит можно считать контингентной причиной структурных изменений, четко опознаваемой движущей силой, действующей как до, так и наряду с феодальными классовыми конфликтами и международной войной. Элиты обуржуазились в конце длинной цепи контингентных конфликтов. Возникновение капиталистических интересов и классовых отношений стало решением для проблем феодальной элиты и классового конфликта в рамках абсолютистских государств. Так, из-за того что конфликт элит сконцентрировал контроль над землей и местным самоуправлением в руках элиты из джентри, имевшей организационный потенциал и рычаги политического воздействия в целях обезопасить свое структурное положение от государственных элит сверху и крестьян и пролетариев снизу, в Англии буржуазная революция случилась на полтора столетия раньше, чем во Франции, и Англия, быстро нагнав Нидерланды и другие западноевропейские центры коммерции, стала первой промышленной державой. Английские джентри в своих усилиях разбить соперников в конфликтах элит умудрились накопить капитал, пролетаризировать рабочую силу и сформировать государство, наилучшим образом подходящее для защиты отечественной экономики и завоевания внешних рынков. Именно этим путем — посредством серии контингентных событий — конфликты феодальной элиты и классовые конфликты привели к английскому государству и аграрному способу производства, обеспечившим предварительные условия для того, чтобы Британия первой создала промышленный капитализм.