Идентичность протестующих, а следовательно, и то, как они представляют себе своих союзников и противников, создается исторически, в череде контингентных взаимодействий между народными группами и элитами. Вот почему труд Тилли так важен: он показывает, как трансформировались требования к неэлитам и идентичность неэлит, когда государственные элиты обретали власть над землевладельцами. Эта трансформация изменяла представления протестующих о самих себе, своих интересах и врагах. Если мы будем смотреть только на то, как революционеры или протестующие мыслят и действуют, если нашей целью будет как можно более подробное воскрешение биографий протестующих, мы можем не заметить того, каким образом диалог между протестующими/революционерами и носителями власти (совершающийся зачастую не на словах, а в насильственных действиях) трансформирует обе стороны.
Наша окончательная цель состоит в том, чтобы объяснить роль протестов или революций и сделать необходимые подготовительные шаги для построения теорий о том, как происходят структурные изменения. Мысли и действия протестующих обязательно участвуют в этом процессе и составляют один из (зачастую основных) элементов теории, но их нельзя изучать в отрыве от всего остального. Очень хорошо это выразил Абрамс:
Реальная опасность попыток воскресить мысли и ход жизни протестующих (resurrectionism) состоит не в том, что они породят среди историков и социологов голый импрессионизм и вызовут массовое бегство от теории; опасность состоит в том, что они будут поощрять — у самих себя или других — веру в то, что теоретический труд, необходимый для познания прошлого, может быть адекватно проделан в самом акте репрезентации фактов, веру в то, что сами по себе факты (или факты приватной жизни) достаточны для создания теоретически значимой модели действительности капитализма или феодализма, расширенной семьи или крестьянского общества (Abrams, 1982, р. 332).
Посмотрим теперь, как в двух образцовых трудах по исторической социологии конструируются причинные модели, позволяющие объяснить как сам процесс народной мобилизации, так и влияние, оказываемое этой мобилизацией на социальную структуру.
Роберто Францози (Franzosi, 1995) разбирает одну из наиболее значимых форм социальных движений в XX веке — профсоюзы. Его цель — объяснить, почему после Второй мировой войны в Италии на протяжении десятилетий забастовки случались именно там, где они случались, и именно тогда, когда они случались. У Францози количественный анализ сочетается с качественным. Сначала он собрал массив данных, включающий базовые сведения по каждой забастовке: дату, продолжительность, место, профсоюз, работодателя и итог (то есть получили ли рабочие увеличение зарплаты и пособий или улучшение условий труда). Также он использовал газетные отчеты о трудовых спорах, чтобы проследить динамику каждого: чем он был вызван, какой тактикой пользовались рабочие и работодатели и как изменялась эта тактика в ходе забастовки по мере того, как каждая сторона реагировала на тактику оппонента.
Что же способен объяснить Францози, используя свои данные и анализ? Во-первых, он показывает, как рабочие и их профсоюзы реагируют на появление новых возможностей в национальной политике, порожденных размежеваниями среди работодателей или между капиталистами и государственными чиновниками; также он показывает, что сроки многих забастовок выбраны так, чтобы повлиять на переговоры по поводу национальных трудовых договоров. Он обнаруживает, что профсоюзная тактика и динамика забастовок разнятся в зависимости от цели и степени сплоченности боссов и государства. Наконец, — и это самое важное, — Францози показывает, что динамика, которой следуют волны массовых забастовок (прежде всего «горячая осень» 1969 года), весьма отлична от динамики основного числа забастовок, обособленных и вовлекающих меньшее количество рабочих. Вот почему модели, в которых используются совокупные данные по всем забастовкам, дают недостоверные результаты, ведь в них проигнорирована разница причинных путей «нормальных» забастовок и забастовочных волн.