Подобно Шанину, Эмай разбирает один отдельно взятый случай. Впрочем, по концептуальному замыслу ее работа является сравнительной. Среди исторических социологов Эмай хорошо известна благодаря разработке «методологии отдельных случаев (кейсов)» (case methodology) (Emigh, 1997а), в которой, чтобы оспорить существующие модели и предложить пересмотренные варианты или новые теории, используются отдельно взятые случаи, противоречащие предсказанным исходам. Шанин, хотя он и не излагает это подобным образом, также пытается объяснить нечто негативное, а именно отсутствие решительного сопротивления советской коллективизации. И для Шанина, и для Эмай первым шагом в их анализе является построение модели, описывающей динамику неравенства и мобильности, — в русских крестьянских общинах и у тосканских мелких землепользователей и издольщиков соответственно. Затем с помощью этих моделей можно объяснить негативные исходы: отсутствие капиталистического развития в Тоскане и отсутствие решительного кулацкого сопротивления экспроприации их земель советской властью.
Урок, который мы можем извлечь из этих немаловажных книг Шанина и Эмай, состоит в том, что, если мы действительно хотим увидеть, как производится неравенство и как оно со временем изменяется, нам нужно полностью погрузиться в историческую специфику отдельного случая (или нескольких множественных случаев). Между властью и богатством никогда не существует простого отношения. Напротив, структура каждого общества формирует это отношение, которое в свою очередь опосредуется демографией, экономическими циклами, а часто и другими движущими силами. Общие теории власти, возможно, и могли бы сделать нас восприимчивыми к факторам, которые нам надо разобрать, но они не могут быть автоматически использованы для проникновения в существо взаимодействия власти и богатства в конкретное время и в конкретном месте.
Для создания полной картины неравенства в аграрных обществах недостаточно также и одного изучения крестьян. Неравенство варьируется не только между обществами и историческими эпохами, но и между стратами. Вот почему Эмай анализирует закономерности накопления богатства не только у крестьян, но также и у флорентийских элит, поскольку вместе эти две системы стратификации помогают объяснить сворачивание тосканского капитализма. Таким образом, чтобы понять динамику любого крестьянского общества, нам, помимо 90% населения, состоявшего из крестьян, необходимо исследовать и небольшой процент аристократов и высших церковных иерархов. Конечно, процент крестьян и аристократов в разных обществах был различным. Тем не менее до тех пор пока не развились крупномасштабные рынки, почти во всех обществах численность земледельцев (которые могли быть рабами, крестьянами или независимыми хозяевами) приближалась к 90%, тогда как элита насчитывала от 1 до 3%, а остальное население, состоявшее из менее знатных аристократов, чиновников, купцов, кустарей и разного рода протопрофессионалов (таких как переписчики, доктора и учителя), составляло около 10% или даже меньше. Эти средние страты стали играть значимую роль только в последние несколько столетий. В заключительной части этой главы мы разберем, как социологи изучают подъем и динамику этого среднего класса.
Практически не существует исторической социологии, в поле зрения которой попадает динамика неравенства среди знати. Об этом можно только пожалеть, потому что по уровню богатства и власти между аристократами существовал огромный разброс. Беднейшие дворяне имели доходы, размер которых в четыре-десять раз превышал доходы состоятельных крестьян, тогда как знатнейшие дворяне и монархи (и высшие религиозные чины) имели доходы, в сотни и десятки тысяч раз превышавшие доходы крестьян. Почти не существует исторических работ, изучающих динамику мобильности среди аристократических семей. Историками написано много исследовательских работ по отдельным дворянским семьям, в которых задокументировано, как эти семьи сколотили или утратили свое богатство, но эти разборы отдельных случаев не использовались для выведения из них широких заключений.