Значимость события «устанавливается прежде всего с точки зрения его локализации во времени, по отношению к ходу или цепочке других происшествий» (Abrams, 1982 р. 191). Схожее событие — голод, война, революция или введение социальных пособий и льгот — может иметь очень разные последствия, а также и разные причины, в зависимости от его места в последовательности событий. Рассмотрим три примера того, насколько важно время совершения и последовательность событий:
1. Французская, русская и китайская революции случились после одних событий (поражение в войне, кризисы в сельском хозяйстве и успешное сопротивление реформам со стороны землевладельческого класса) и до наступления других событий (экспроприация собственности и политической власти землевладельцев, создание мощных централизованных государств). Теда Скочпол (Skocpol, 1979) утверждала, что причиной всех трех революций был ряд событий, произошедших ранее, и что эти революции сделали возможными события, случившиеся впоследствии. Сьюэлл (Sewell, 1996), впрочем, замечает, что определенные события, такие как промышленная революция и создание пролетариата, произошли раньше русской, но никак не французской революции. Сьюэлл выдвигает мнение, что наличие пролетариата сделало русскую революцию существенно иной, нежели французская, и что наличие пролетариата означало, что советский революционный режим смог выполнить (к добру ли или нет) то, что не смогло французское революционное государство. Когда к контингентной цепочке событий добавляется еще одно событие, это существенно видоизменяет все последующие[3].
2. За два десятилетия с 1945 по 1965 год почти все британские и французские колонии завоевали независимость. Различия в режимах, установившихся после обретения независимости, были во многом обусловлены событиями, случившимися еще до обретения независимости: поднимали ли националисты вооруженную борьбу против колониальной власти, какого рода экономика развивалась при колониализме и даже какой тип экономики существовал там до того, как эти земли были колонизированы европейцами — в ряде случаев многими столетиями ранее.
3. В 2012 году, когда я писал эту книгу, США вот-вот должны были присоединиться к прочим богатым и промышленно развитым странам мира и учредить общенациональную систему обязательного медицинского страхования своих граждан. Планы по созданию этой социальной льготы неоднократно выдвигались на протяжении всего XX века, но так и не были закреплены законодательно. В отсутствие общенациональной системы здравоохранения американские страховые и фармацевтические компании, больницы да и сама профессия медика сформировались во многом иначе, чем в странах, где общенациональная страховая система уже была введена. В результате, эта общеамериканская льгота, в конце концов законодательно закрепленная при президенте Обаме, неизбежно должна была принять совсем иную форму и оказать иное, более узкое воздействие на существующий механизм оказания медицинских услуг и стоимость здравоохранения, чем в том случае, если бы в предшествующие десятилетия сформировалась совокупная политическая поддержка принятия подобного законопроекта.
Американские медицинские расходы, вероятно, останутся выше, а итоговое состояние здоровья населения хуже, чем в странах, которые раньше создали свои общенациональные системы. Таким образом, если социолог медицины захочет объяснить, почему США сейчас занимают 34-е место среди других стран по средней продолжительности жизни, несмотря на то, что тратят 16% ВВП на здравоохранение, что на пятьдесят с лишним процентов больше, чем в любой другой стране мира (Jacobs and Skocpol, 2010, р. 21 and passim), ответ не отыщется в статических сравнениях систем, простом подчеркивании демографических различий среди населения разных стран или гипотетической склонности американцев к чрезмерному обращению за медицинской помощью. Скорее, различия обнаружатся в тех событиях, которые привели к созданию особых медицинских институтов в Америке за многие десятилетия до появления в XXI веке общенациональной системы.
3
Расширенное сравнение тех способов, с помощью которых историки и социологи пытаются объяснить революции, предлагает Абрамс (Abrams, 1982, р. 201–226).