И вообще, у любви свои измерения. И время свое, обычному счету не подвластное, и пространство свое, своими мерками измеряемое.
Есть свои измерения и у конца любви, неожиданного и бесповоротного. Любил, любил человек, терпел, ненавидел, сомневался, верил и не верил, доверял и надеялся – и так долгие мучительные годы длится некое состояние невесомости, счастливое и несчастливое, легкое и тягостное, парение между небом и землей. И так каждый день. И содрогалась все время любовь от обид, и ликовала от радостей, а более всего держалась на надежде, на вере, что будет когда-то иначе, лучше, без мук ревности, без периодов непонимания. Такова негармоничная любовь во всем ее многоцветии, где красное и черное – все перемешано.
Долго так длится. И если зараженный негармоничной любовью обратился бы к врачу-невропатологу, тот наверно поставил бы диагноз расшатанности нервной системы. И был бы, возможно, прав. А между тем, лекарство от этого состояния есть, и не химическое – это время, терпение и труд души. Подспудно, сам того не зная, человек все равно идет от больной любви к здоровью, к исцелению от душевного недуга. И хотя кажется ему – смерть его любви это и его кончина, но на самом деле это не так. Умрет его любовь, и воскреснет несчастный снова для жизни, снова для радости, даже для новой любви воскреснет, если, конечно, не скажет себе: все, конец, теперь от любви только бежать и бежать. Умирает любовь и, как правило, навсегда, не воскресить никакой живой водой. Да и правильно это – уж коли любовь родилась негармоничной, той, что счастья полного не дает, а мук зато – в полную меру, да и с избытком. Зачем такая любовь мыслящему, творящему существу, имя которому – Человек?
Я не знаю, насколько любящему удается самому изгнать из себя мертвящий дух несчастливой любви, но дождаться ее кончины ему под силу. И умрет его беда сама собой, и произойдет это в один прекрасный день, неожиданно и по самому пустячному поводу. Ни громы небесные громких выяснений отношений, ни всемирные потопы нескончаемых слез и упреков, ни с трудом добытое знание правды, или ее неожиданное открытие, нет, вовсе не такие потрясающие душу состояния или события способны сразу умертвить любовь. И в смерти у любви тоже, свои измерения – только капля, именно капля, неизвестно какая и неизвестно откуда взявшаяся, переполняет вдруг чашу терпения, и любовь стремительно схлынет, мгновенно, вся, капля за каплей, несущиеся единым потоком. И тогда уже не наполнить пустой сосуд живительным напитком пережитой любви. И легко тогда на сердце от этой весенней капели. Легко, освобожденно.
Что же в той капле? Что за яд в ней, мгновенно убивающий многолетнюю больную любовь? Я не знаю, что в ней, но знаю, что, из любви улетучилось. Знаю, чего больше нет в эти освободительные часы в только что еще любившем человеке – нет в нем доверия и нет никакой надежды на ответную любовь. Нет, и все тут.
И тогда глаза, еще миг назад ослепленные любовью, приобретают второе, очень зоркое и очень трезвое зрение. Ничто уже не дорисовывают, ничто невидимое не видят – все как есть, без воображения. И стоит тогда человек, некогда любимый до беспамятства, так что память все никчемное о нем топила в своих пучинах и всплывать тяжелому не давала, стоит он – гол как сокол, видимый во всех его действительных достоинствах и действительных недостатках. Стоит без ореола, без сияющего нимба любви вокруг только что такого прекрасного чела. Стоит рядом он, некогда любимый, в качестве обыкновенного человека, каких тысячи из тысяч, и вовсе он уже не единственный, вовсе уже не неповторимый. Кончился пьянящий сон любви и любивший человек, наконец, проснулся.
И может быть этих пробуждений будет и несколько, но главное в том, что возврата любви уже нет. Еще можно ревновать, но и это скоро пройдет. Все пройдет, все действительно позабудется израненным сердцем. Голова сохранит, а сердце откажется откликаться на сигналы памяти. Оно не просто бастует, это не саботаж измордованного сердца – это его выздоровление, ибо зарубцевались кровоточащие раны и снова открываться они не собираются – затянулись прочным, вечным рубцом. И памяти ничего уже не поделать с закалившимся, оставшимся живым и во имя жизни отказавшимся любить сердцем.
Хорошие люди, наверное, останутся друзьями, а друзья их будут еще долго воспринимать их дружбу как скрываемую от постороннего взгляда любовь. Но… трезвость знания друг друга, теперь, наконец, наступившее приятие одного другим со всеми его «потрохами», лишило некогда любивших горячего дыхания любви. Этот тайфун, наконец, пронесся мимо, вместе с пониманием и признанием унеся доверие и надежду, захватив все, разрушенное любовью, оставив людей в полном покое друг от друга. Возвращающееся потом доверие приходит к людям уже в ином качестве – это доверие друзей, но не доверие любви.