Читателю, конечно, интересно узнать, что предлагает Соловейчик. Но я хотела бы, чтобы каждый прочел книгу сам. Однако, для самых нетерпеливых рискну коротко пересказать идеи автора.
С. Соловейчик сопровождав свои рассуждения рисунком, на котором изображены по одну сторону ученик, а по другую – стол, на котором лежит пресловутый учебник географии. Как поступает обычно человек, если ему что-то очень не хочется делать? – спрашивает Соловейчик. И изображает на рисунке стрелу, направленную человеком против самого себя. Обычно человек напряжением воли пытается в самом себе преодолеть свое нежелание учить географию, всячески себя заставляет, ругает, осуждает, а по существу к уже имеющимся отрицательным эмоциям добавляет новые, тоже отрицательные, ибо насильничает над собой. А так делу не поможешь, пишет С. Соловейчик, и рисует стрелу, направленную к столу, к учебнику географии. Надо, советует автор, поискать в себе хоть крупицу того, что сделает приятным изучение географии. Ну, хотя бы вспомнить, что нужна пятерка, дабы выправить двойку. Или что мама порадуется, увидев сына за учебником. Это все равно, что найти в себе положительного, но найти надо. А найдя, можно двинуться в сторону учебника, все время опираясь на предвкушение своей радости, не на свою нелюбовь. Так отрицательные эмоции, мешающие любить географию, постепенно вытесняются положительными, первоначально к географии отношения не имеющими, но радостно поворачивающими человека к нелюбимому предмету. А потом обнаруживается, что география вовсе и не столь противна, более того, даже иногда интересна, – да нет, не иногда, а все чаще интересна. И приходит, наконец, учение с увлечением.
Разве не таков и путь к увлечению своими любимыми, уж коль скоро они на самом деле были и интересны, были и любимы, но их положительное видение скрылось за тучами отрицательных эмоций, нарастающих под воздействием угрызений совести, самобичевания и волевых усилий заставить себя снова полюбить «нелюбимого»?
Сознательное овладение такими позитивными механизмами человеческого общения требует активного подключения усилий разума, пока навык «полюбить нелюбимую географию» не войдет в привычку.
Художественной литературе предстоит познакомить людей не только с кризисами любви, кои многократно исследованы писателями, но и с реальными способами сохранения и возрождения любви.
А пока художественная литература чаще всего еще ратует за неведомые, подземные течения чувства любви, неподвластные разуму, и уповает на них.
И уже мчится бунинский Арсеньев, расставшийся с Ликой, не думавший о ней, весь в свои собственные проблемы ушедший, неожиданно для себя самого мчится на вокзал, столь же неосознанно покупает билет и едет в город, в котором молча, не написав ни одного письма, страдает ожидающая его Лика. Арсеньев все в том же бессознательном порыве женится, наконец, на Лике, потом так же неосознанно, сам не зная, отчего, начинает Лике изменять и, наконец, покидает ее. Разве так не бывает? Бунин глубоко раскрыл драму человека, живущего в любви, как в неподвластной людям стихии, превращающей отношения двоих или одного в настоящую беду, от которой уже ни радостей, ни счастья любящим нет. Арсеньевское чувство – чувство негармоничное, неустойчивое и искать в себе подобных порывов как истинных, якобы, признаков настоящей любви, означает ждать от себя душевной дисгармонии.
Я думаю, что литература XIX века часто была склонна отображать любовь почти как болезнь и реже как жизнеутверждающее, жизнерадостное чувство. Лермонтовский Печорин, герои Достоевского и Чехова, бунинский Митя, толстовский Нехлюдов, отец Сергий, действующие лица «Крейцеровой сонаты» – все они так или иначе подвластны любви как демонической силе, от которой либо бегут, либо умирают, либо которой болезненно поддаются. Этих героев хорошо знает любой школьник.
Жизнелюбивого Боккачио, современного Жоржи Амаду – певцов светлой и легкой любви в школьной программе не изучают. А отсюда, в частности, представления о любви и у образованных современников все еще формируются на образцах любви, неподвластной разуму. Гармоничная, счастливая любовь сказочной феей снится в волшебных снах юности, но редко встречается наяву. А когда попадается навстречу, то чаще всего оказывается неузнанной. Когда ищут в себе любовь по митиной безысходности, но арсеньевским порывам и по многим другим ее признакам, описанным в литературе, то трудно увидеть земную любовь на грешной земле, в глазах располневшей, доброй матери семейства и в улыбке ее лысеющего мужа, в любви двух доброжелательных и счастливых друг с другом людей, воплотивших чудное мгновенье в свой каждодневный семейный быт.