Допустим на мгновение, что нас не интересуют описания того, что делает средний ученый. Сопоставление того, что является, по нашему мнению, «высокой наукой», и сопоставление ее с тем, что явно не является наукой (другая крайность), даст нам наилучшую отправную точку для выработки определения науки. Более того, мы хотим, чтобы это определение помогло нам выяснить, что ученые должны делать, чтобы добиться максимального прогресса. Мы хотим написать рецепт метода, который приведет к наибольшему прогрессу; это оправдывает концентрацию внимания на великих светилах науки и на том, чем они обычно занимаются. Но насколько мы уверены в том, что наибольшего прогресса достигают ученые, обладающие лучшими научными методами? На первый взгляд, так и должно быть. Но нет ли здесь риска попасть в ловушку статистической базы, описанную в главе 7?
На свете существует так много экономистов, что любое событие в экономике, которое произойдет в следующем квартале, будет кем-то предсказано. Когда происходят непредвиденные и экстремальные события, они уже кем-то предсказаны. Этот экономист неизбежно появляется на ток-шоу, дает интервью для СМИ и издает книги, посвященные его взглядам на экономику. Экономиста называют светилом экономической теории — великим гением, предсказавшим то, чего не делал никто другой. Однако мы игнорируем огромное количество ошибочных экономистов. Другими словами, кто-то умудрился сделать правильный прогноз случайно, и поэтому концентрация внимания на том, кто «мыслит иначе», может означать изучение фантома, потому что этот человек может не обладать научными талантами и ему просто повезло. Множество разных ученых делают множество предсказаний, большинство из которых неверны. Сосредоточившись на ученых, которые добились наибольшего прогресса (тех, кто сделал правильные предсказания), не совершаем ли мы ту же самую ошибку, что и с нашим анализом экономистов? Не попадаем ли мы в ту же ловушку, когда постфактум изучаем деятельность светил науки?
Возможно, это неправильная постановка вопроса, но не случилось ли так, что Галилею просто повезло? Возможно ли, что Галилей вошел в историю только потому, что ему повезло больше остальных? Это кажется неправильным, но ощущение неправильности имеет скорее эмоциональный, чем логический характер. В конце концов, разве Ньютон, Эйнштейн и другие не добились больших успехов? Разве они не делали этого снова и снова? Разве это не значит, что они делали что-то особенное? Здесь мы возвращаемся к замечанию Леонарда Млодинова в «Прогулке пьяницы» о том, что по чистой случайности хотя бы один экономист должен сделать правильный прогноз 15 лет подряд, угадывая снова и снова, даже если его реальная способность прогнозировать не лучше, чем действия наобум.
Сколько было проведено исследований «средних ученых»? Или продуктивных лабораторий, которые усердно работают над заполнением пробелов теории, каталогизацией предсказаний природы и публикацией своих результатов, внося значимый, но не выдающийся вклад?
Возможно, мы искали не в том месте. Мы исследовали деятельность великих ученых, потому что это было наиболее доступно. Во многих случаях группы, публикующие новые, инновационные и даже революционные идеи, представляют собой явление, раздвигающее границы, что противоречит парадигматической ортодоксии. Затем другие группы, которые проверяют предположения и проводят дальнейшие исследования, предоставляют критическую оценку новаторских заявлений постфактум. Далее вступает в дело еще более широкое научное сообщество, представляющее парадигматическую ортодоксию и обеспечивающее нескончаемую скептическую проверку теории с течением времени. Во многих случаях группы, публикующие революционные (или, по крайней мере, новаторские) идеи, являются известными научными группами, которые постоянно публикуют примечательные статьи в ведущих журналах; однако зачастую не эти группы проводят подробные последующие исследования, чтобы изучить дедуктивные предсказания новых теорий и предоставить обоснование (или заявить о его отсутствии) для модификации сети убеждений; как правило, известные группы немедленно переходят к следующей инновационной идее и оставляют другим «меньшим» лабораториям проводить тщательную проверку. Это неплохая вещь с точки зрения всего научного предприятия, поскольку это приводит к хорошему балансу рискованных инноваций и более взвешенной и тщательной оценки; однако это действительно приводит к искажению восприятия. В частности, наибольший прогресс приписывают не тем, кто занимается наиболее репрезентативной наукой; во всяком случае, они, вероятно, относятся к числу наиболее предвзятых и безрассудных мыслителей и, возможно, наименее «научны».