Светке хотелось сделать что-нибудь такое, чтобы Усов помнил всю жизнь и никогда не забывал. Она не знала, что придумать, и от этого ей было еще грустней. Вдруг она повеселела, подмигнула и предложила рассказать одну историю.
— Валяй! — сказал Усов и поднял воротник: все-таки было уже холодно.
Светка влезла на стол, размахивала руками.
— Вот, значит…
— Что — вот?
— Не передразнивай, а то замолчу… Жила-была одинокая женщина. Раз она заболела, и пришел к ней доктор из районной поликлиники. Была осень, как сейчас. А напротив ее окна стояло одинокое дерево, и с него падали листья. И женщина говорит: «Вот упадет последний лист, и я умру…»
Почему, когда грустно, в голову приходит все такое печальное? Усов сидел, уставясь в землю, и даже перестал ногами скрести.
— Ну, а потом что?
— А потом… вечером ее сосед пошел на кухню чайник разогреть и видит: с дерева последний лист упал. Он взял лестницу, кисть и краски и нарисовал на стене, напротив ее окна, лист.
— И больная не умерла? — спросил Усов.
— Глупый, не в этом дело!
— Погоди-ка! — вспомнил Генка. — Ведь есть такой рассказ, не помню у кого!
— Ну и что? — обиделась Светка. — Я ведь не сказала, что сама придумала!
Она похлопала его по спине и сказала снисходительно, точь-в-точь как бабушка:
— Эх ты, недотепа! Хочу тебе перед отъездом подарок придумать, а до тебя не доходит. Сама бы сделала, да у меня силы мало и лестницы нет.
Только тут до него дошло.
Делать нужно сразу, сейчас. Потому что все, что бы ни собирался сделать, если отложишь — никогда не осуществляется. И вообще скоро зима. Одному расхочется, другому перехочется. Опять же, сейчас темно, и никто ничего не заподозрит.
Они разбежались по квартирам.
Усов взял на кухне банку с белилами (бабушка летом красила окно) и две кисти. Светка нашла остатки синей краски, которой их сосед подкрашивал старенького «Москвича», и еще краски в тюбиках.
Когда Светка вынесла все это во двор, Усов уже сидел на скамейке.
Генка где-то отыскал лестницу. Еле-еле вдвоем дотащили ее до стены, и Усов полез. Света стояла внизу, подавала кисти и банки.
— Да тише ты! Не громыхай, а то кто-нибудь в окно выглянет.
Усов спросил:
— Что будем писать?
Он так и сказал — «писать». Так всегда говорят художники. Что писать, об этом они забыли.
— Ну что? — сказала внизу Светка. — Ясно, что…
Но ей самой было не очень ясно. И она говорит:
— Будем писать, кто что может.
Светка забралась на две ступеньки, вынула из кармана кусок мела и провела по стене черту возле ног.
— Чего стоишь? Мажь белой краской верх, только немножко синей добавь.
Светка макнула кисть в синюю банку и стала продвигаться вдоль стены.
Было темно. Фонарь, который висел во дворе, кто-то давно разбил. Из-за крыши виднелся кусок луны. От луны стена и волосы у Светки поседели.
Неизвестно, как стена, но руки у Генки покрасились хорошо.
— Что ты там мажешь, а? — басил сверху Усов.
— Море, я мажу море!..
Пока они со Светкой рисовали, Усов все думал. Сколько лет живут в этом доме, и всегда эта стена как стена. А завтра утром все выйдут, и стены как бы нет. То есть она есть, но будто во двор приехал знаменитый мексиканский художник, который тоже мастер раскрашивать стенки, но имя которого Усов забыл. Ведь сказали же, что стена будет стоять две тысячи лет. Дом снесут, а стена останется.
Светка что-то задумала. Она стала белой краской проводить немыслимые линии. Генка еще быстрее малевал голубым.
Внизу, в темноте, кто-то закашлялся. Светка перестала красить и в испуге оглянулась.
— Не обращайте на меня ровно никакого внимания, — сказал снизу человек. — Я, если не помешаю, тут постою…
Она узнала человека по голосу. Да это Аркадий Михайлович, старый художник из квартиры под чердаком! Всю жизнь в доме прожил. И всегда один. Уезжал на несколько лет, а после вернулся. Когда мать устраивала Светку в изобразительную студию, она заходила к Аркадию Михайловичу.
— Обязательно ведите ее, — сказал он, посмотрев Светкины рисуночки. — Обязательно! У вашей дочери несомненный дар подмечать живописные детали.