— Любопытно, очень любопытно получается, — повторял теперь художник. — Правда, несколько темновато разглядывать этот шедевр. Ну что ж, утром будем присутствовать на вернисаже. Желаю удачи!..
Он приподнял шляпу и исчез в подъезде.
Раскрасили чуть ли не всю стену, сколько достать с лестницы смогли. Кончилось тем, что Светка согнала Усова с лестницы, забралась наверх и намалевала огромное рыжее пятно, из которого лучи прорывались сквозь тучу. Лучи падали на синие волны и белую-белую пену.
— Вот ты где, Усов! Легок на помине…
Из темноты показался Гаврилов, остановился, потрогал лестницу.
— Почему я легок, а не ты? — спросил Усов.
— Ты легок, потому что тяжел! Опять о тебе сейчас в школе говорили. И когда только за голову возьмешься?!
— Возьмусь, не волнуйся!..
— Ты смотри, краской меня не заляпай, — сказал Миша на всякий случай Светке и поправил папку под мышкой. — А кто это вам поручил?
— Мы добровольцы, — пробурчал Генка.
— Как это? — не понял Мишка.
— А вот так! Сами — и все. Да ты иди…
— Иду, — сказал Гаврилов, пожав плечами, и, оглядываясь все время назад, ушел.
Светка хотела еще что-то нарисовать, но тут ее позвали домой, и ей пришлось сматывать удочки. А потом Генке. Выйдет бабка — хуже будет…
На кухне Усов разглядел, что штаны и рубашка вымазаны в синей, белой и голубой красках. Стал спешно отмываться, но еще больше перемазался. От него пахло, как от керосиновой лавки.
Бабушка все это увидела и заплакала.
— Ну, не плачь! Чего ты все плачешь? — говорит Генка. — Завтра сам снесу штаны в химчистку.
Бабушка перестала плакать и засмеялась.
— Если твои штаны нести в химчистку, пятна останутся, а штаны протрутся. И себя тоже отнесешь? Горе ты мое горькое. Пей молоко — и спать.
Утром Усов отправился в школу. А вернулся домой, бабушка в ужасе. Приходил управдом, разгорелся скандал.
— Что еще вы вчера во дворе наделали? Сознайся, а?
— Да ничего не наделали!
— Как это ничего? Акт, говорит, составлять будут.
— Какой акт?
— Как же! Вы там весь двор изуродовали. Ремонт, говорит, требуется. Деньги, говорит, с родителей взыщем…
Генка на всякий случай промолчал. А вечером пришел пенсионер Тимофеич.
— Безобразие это! Форменное хулиганство! — повторял он, стоя на пороге, а уходя, сказал, что во дворе устроят товарищеский суд и привлекут к ответственности, кто виноват.
— Что же это за напасть, горе мне! Вот наградил господь внуком, — причитала бабка.
— Да не господь это, — ворчал Усов. — Это Тимофеич нам мстит за то, что бредень его в воду закинули.
— Выдумаешь тоже! Тимофеич — пенсионер уважаемый. А вы?
— Браконьер он, а не уважаемый!
Через три дня всем велели прийти в красный уголок. Светка и Усов стояли перед столом с зеленым сукном. За столом сидел управдом и еще старики со двора. Красный уголок был полон пенсионерами. Светкина мать скрыла от отца, что ее вызвали из-за плохого поведения дочки. Она сидела рядом с Генкиной бабушкой. Та плакала, стеснялась, что плачет, и украдкой вытирала глаза платком. Светкина мать утешала Генкину бабушку, а сама думала, что вот передалось дочери плохое от Усова, а хорошего он от нее не набрался.
В углу, возле двери, сидел Мишка Гаврилов, положив на колени папку. Ему было очень обидно, что опять на класс пятно из-за Усова. А тут еще Светка. И как это такие люди вечно все делают во вред себе и другим, а после за них отвечай…
В дверях появился Сонкин.
— Иди отсюда! — зашептала Светка.
— А я тоже красил, — сказал ей Сонкин.
— Не ври, ты не красил!
— Нет, я красил!
И Сонкин встал рядом с Усовым и Светкой.
Управдом сказал, что поступила жалоба на хулиганов чистейшей воды. И посмотрел на Тимофеича. Тот утвердительно кивнул.
— Они, — сказал управдом, — загрязняют территорию двора, безобразно разукрасили чистую стену. Это так оставлять нельзя.
— Ни в коем случае! — подтвердил Тимофеич.
— И родителей таких нужно бы привлекать, — прибавил управдом. — Потому как это хулиганство чистейшей воды!
Почему чистейшей воды, Усов не понял.
Потом слово взял пенсионер Тимофеич. Это он во дворе вкопал стол и скамейки, чтобы было где играть в «козла». По случаю заседания он даже побрился.
— Здесь сейчас, где вы сидите, кипит жизнь, — сказал он. — И каждый должон в ней участвовать. А они всем мешают. Да! Ну, еще бы написали на стене какой-нибудь хороший лозунг. Так ведь нет, понимаешь! Изобразили какую-то абстрактную живопись, которую смотреть противно!
«Сейчас браконьерами назовет», — подумал Сонкин. Но про рыбу Тимофеич решил не вспоминать.