Религиозные социальные утопии имели ряд черт, более или менее устойчиво повторявшихся во всех их разновидностях. Первую из них мы уже назвали - это стремление к справедливому переустройству общества на земле, а не в "мире ином". Одни утопические религиозные течения считали для этого достаточным личное самоусовершенствование, правильное воспитание и т.п., другие видели необходимость не останавливаться и перед насилием ради достижения благих целей.
Другая черта - требование общности имуществ, обычно сочетаемое с проповедью аскетизма. Сторонники религиозных социальных утопий полагали, что различие между богатством и бедностью может быть искоренено при помощи обращения имущества богатых в общую собственность всего населения. Отсюда вытекало и стремление к уравнительному распределению доходов.
Кроме того, весьма характерным для социальных утопий был протест против господствующей формы семьи. Средневековая семья была весьма зависимой от обстоятельств хозяйственного быта, строгих религиозных запретов и патриархальной семейной иерархии. Этому противопоставлялся принцип семейного союза, основанного на взаимной личной склонности, на любви, что подчас доходило до возведения взаимной любви в главный и универсальный нравственный принцип, иногда приводя к проповеди полной свободы половых отношений.
Различным было отношение утопических учений к организации светской и религиозной власти. Выступая, главным образом, за организацию общества в виде совокупности свободных общин и отвергая диктат господствующей церкви, некоторые религиозные утопии несли в себе стремление к установлению жесткой централизованной государственной власти и установлению монополии собственного религиозного учения (в том числе и силой).
Совокупность этих признаков дает основания видеть зародышевые элементы социалистических и коммунистических воззрений лишь в некоторых религиозных социальных утопиях.
Религиозные социальные утопии средневековья несли в себе, одновременно с мечтами о более справедливом обществе, и значительные реакционные элементы. Такое сочетание оказывалось неизбежным, если учесть, что эти утопии не основывались (и не могли основываться) на понимании реальных социальных условий, делающих практически возможным осуществление мечты о справедливом обществе. Поэтому пути в справедливое общество виделись нередко в восстановлении старинных, доэксплуататорских порядков, а их обоснование покоилось на идеализации общинного быта.
Для многих религиозных социальных утопий была характерна общинная (а подчас и этническая) замкнутость. Справедливость в рамках общины могла покупаться ценой несправедливости за ее пределами. Так, государство, созданное в 10-11 вв. н.э. религиозными общинами карматов в Южном Йемене (Эль-Ахса), поддерживало социальное равенство внутри общин за счет коллективного владения рабами и государственного рабовладения.
Другой реакционной стороной было понимание справедливости как грубо-уравнительного распределения и связанной с ним жесткой и мелочной регламентации не только потребления, но и всех сторон жизни человека. Часто это сочеталось с авторитарными политическими концепциями.
В позднее средневековье в Европе религиозные ереси постепенно теряют характер социальных утопий, превращаясь в идеологическую оболочку буржуазных реформаторских и революционных движений. В Азии происходит постепенное реакционное перерождение прежних ересей социально-критической направленности (характерный пример - эволюция ваххабизма). К началу XIX века некоторые из мусульманских ересей также становятся одним из способов оформления буржуазных политических и идеологических течений.
Исчезновение с широкой общественной сцены (впрочем, не полное) социальных утопий в форме религиозных ересей не означало исчезновения социальных утопий вообще. Социально-утопическая тенденция, еще в эпоху широкого распространения религиозных утопий, находит свое выражение в сочинениях средневековых гуманистов (а позднее, на рубеже нового времени - в творчестве некоторых деятелей Просвещения). После работ Томаса Мора и Томмазо Кампанеллы, социальные утопии становятся в значительной мере продуктом индивидуального идеологического творчества. Тем не менее, их влияние продолжает оставаться весьма широким.