Таким образом, невозможно построить работающую теорию значения, применимую к предложениям этого класса, если предварительно не отказаться от принципа двузначности. Не сделав этого, мы будем вынуждены приписать себе, как говорящим, обладание понятием истины, которое в применении к этим предложениям является трансцендентальным, т.е. выходит за пределы любого знания, которое мы могли бы проявить в реальном использовании языка, поскольку условия истинности таких предложений в общем таковы, что мы не способны установить, когда они выполнены. Если мы отказываемся от предположения о двузначности, то для этих предложений мы можем построить семантику, не прибегающую к истинностным значениям. Вполне возможно, хотя и не безусловно, что в результате мы откажемся от классической логики в отношении этих предложений. В той мере, в которой наша обычная неосознанная практика считает все классические формы вывода справедливыми для таких предложений, это будет означать, что наша теория значения больше не является простым описанием реальной практики использования языка, а, напротив, вынуждает нас пересмотреть эту практику, в частности отвергнуть некоторые классически значимые формы рассуждения. Однако это не может служить основанием для того, чтобы с порога отбросить предлагаемую теорию значения. Очевидно, что из двух жизнеспособных теорий значения всегда предпочтительнее та, которая оправдывает нашу реальную лингвистическую практику и не требует ее пересмотра. Однако у нас нет оснований заранее предполагать, что наш язык во всех отношениях совершенен. Фреге считал, что многие особенности естественного языка — наличие в нем неясных выражений, предикатов, неопределенных для некоторых аргументов, и возможность образования сингулярных терминов, лишенных референции, — делают невозможным создание для него стройной и непротиворечивой семантики. Точно так же и Тарский утверждал, что семантическая замкнутость естественного языка делает его противоречивым. Такие воззрения могут оказаться неверными, однако их нельзя отбросить как абсурдные. Возможность того, что язык нуждается в корректировке, что, в частности, конвенционально признанные принципы вывода могут требовать переоценки, неявно содержится уже в той мысли, что язык должен поддаваться систематизации с помощью теории значения, которая определяет использование каждого предложения, исходя из его внутренней структуры, т.е. с помощью атомарной или молекулярной теории значения. Не может быть никаких гарантий, что сложный комплекс лингвистических действий, который сформировался в ходе исторической эволюции в ответ на запросы практической коммуникации, будет соответствовать какой-либо систематической теории.
В самом деле, это особенно очевидно, когда в качестве ядра теории значения принимают определение условий истинности предложений. Если такая теория считается адекватной для языка, содержащего условные контрфактические предложения, то условия истинности, приписываемые этим контрфактическим предложениям, должны позволить нам установить содержание утверждения любого контрфактического предложения. В языковой практике нам дано содержание контрфактического утверждения, т.е. тот вид оснований, который имеется у говорящего для такого утверждения, и понимание слушателем того, что побуждает говорящего высказывать такое утверждение. Какая бы процедура ни была избрана для задания условий истинности условного контрфактического предложения, она должна согласоваться с этой практикой. Теория действия — дополнительная часть теории значения, которая, исходя из условий истинности некоторого предложения, определяет содержание произнесения этого предложения, наделенное утвердительным или каким-то иным действием, — должна дать нам возможность из условий истинности контрфактического предложения, сформулированных теорией истины, выводить содержание утверждения этого предложения. Предположим теперь, что говорящие на естественном языке признают в качестве верного принцип чередования противоположных контрфактических предложений (выше мы уже говорили, что его следует отбросить): все, что следует из некоторого условного контрфактического предложения и из противоположного ему контрфактического предложения, признается истинным. Весьма возможно, что условия истинности, установленные для условных контрфактических предложений, не будут оправдывать этот принцип, т.е. не будут приводить к тому результату, что для любой пары противоположных контрфактических предложений одно из них должно быть истинно. Это возможно, если содержание контрфактических утверждений в этом языке совпадает с их содержанием в нашем языке. Возможно далее, что существует некоторый способ исправить это и оправдать признание говорящими на данном языке принципа альтернативности противоположных контрфактических предложений.