Таким образом, по очередности объяснения понятие неправильности утверждения предшествует понятию его правильности. Почему этот факт так долго оставался незамеченным? Отчасти из-за склонности сосредоточивать все внимание на разрешимом случае: ожидание относительно результата проверки можно беспристрастно описать как ожидание того, что результат будет благоприятным, или как ожидание того, что результат не будет неблагоприятным. Отчасти может быть даже из-за склонности уделять особое внимание рассмотрению утверждений в будущем времени, которые предсказывают появление наблюдаемого положения дел в течение определенного периода или определенный момент времени: ибо тогда положительное ожидание ограничено во времени и, следовательно, имеет реальную ценность: если ожидание не будет удовлетворено в течение данного времени, то оно будет обмануто. Но главным образом, я думаю, из-за неявного предположения реалистической теории значения, оперирующей неэффективным понятием условий истинности предложений. Если условия, с помощью которых задано содержание утверждения, суть условия, которые мы можем распознать, то в этом случае весьма существенно, берем ли мы в качестве первичного понятие правильности или же понятие неправильности: одно дело говорить, что утверждение правильно, если имеет место нечто, что исключает возможность его неправильности, и совсем другое дело говорить, что утверждение неправильно, если имеет место нечто, что исключает возможность его правильности. Но если условия, с помощью которых задано содержание утверждения, суть условия, которые мы можем понимать не будучи в общем случае способны их распознавать, то в этом случае указанное различие несущественно, поскольку условие неправильности утверждения будет иметь место всегда, когда не соблюдается условие его правильности, и наоборот. Это не значит, что в контексте реалистической теории значения вопрос о том, какое понятие первично, не имеет значимости: даже в этом контексте остается верным то, что в отношении очередности объяснения понятие неправильности утверждения первично.
Эти соображения ведут к построению иной теории значения, теории, которая согласуется с верификационистской теорией в отношении использования скорее только эффективных, нежели трансцендентальных, понятий, но которая заменяет верификацию фальсификацией в качестве центрального понятия теории: мы знаем значение предложения, если мы знаем, как распознать то, что оно фальсифицировано. Такая теория значения приведет к логике, которая не является ни классической, ни интуиционистской[3]. В одном отношении она, будучи далека от теории значения, оперирующей условиями истинности, отличается и от верификационистской теории. Верификационистская теория значения настолько приближается к объяснению значения предложения с помощью того, на основании чего предложение может утверждаться, насколько это вообще возможно для какой-либо правдоподобной теории значения; она должна, конечно, отличать действительные основания говорящего, которые могут быть неокончательными или же косвенными, от непосредственных, решающих оснований, с помощью которых устанавливается значение предложений, в частности предложений типа предложений в будущем времени, для которых говорящий не может иметь решающих оснований в момент их произнесения. Однако фальсификационистская теория вовсе не связывает значение предложения непосредственно с тем, на основании чего сделано с помощью этого предложения утверждение. Вместо этого она связывает содержание утверждения с тем обязательством, которое принимает говорящий, делая это утверждение; утверждение—это разновидность азартной игры, в которой говорящий никогда не ошибается. Такая теория имеет, следовательно, явное сходство не только с попперовским объяснением науки, но также с теоретико-игровыми семантиками, разработанными Хинтиккой и другими.