Затруднения возникают вследствие того, что естественный язык наполнен предложениями, которые не являются эффективно разрешимыми, для которых нет эффективной процедуры, позволяющей установить, выполнены ли их истинностные условия. Существование таких предложений не может быть обусловлено исключительно за счет наличия выражений, введенных чисто вербальными объяснениями: язык, все предложения которого разрешимы, мог бы сохранить это свойство даже при обогащении его выражениями, введенными таким образом. Образованию принципиально неразрешимых предложений содействуют многие особенности естественного языка: использование квантификации бесконечной или необозримой области (например, на все будущие времена); использование условных предложений в сослагательном наклонении или выражений, определяемых с их помощью; ссылки на пространственно-временные области, принципиально недоступные для нас. Конечно, для любого данного неразрешимого предложения существует возможность того, что мы окажемся в состоянии решить, выполнены его условия истинности или нет. Однако и для такого предложения мы не можем поставить знак равенства между способностью осознать выполнение или невыполнение условий его истинности и знанием о том, что представляют собой эти условия. Этого нельзя сделать потому, что, по предположению, условие может быть таким, что оно выполняется в некоторых случаях, а мы не можем осознать этого, или может быть таким, что не выполняется в некоторых случаях, а мы не можем осознать этого, либо имеет место и первое, и второе. Следовательно, знание о том, выполнено ли условие или нет, хотя и нуждается в способности распознавать то или иное состояние дел, не может быть исчерпывающим образом объяснено в терминах этой способности. В самом деле, всегда, когда условие истинности некоторого предложения таково, что мы не можем установить, выполнено оно или нет, кажется очевидным, что нет смысла говорить о неявном знании этого условия, ибо не существует того практического умения, в котором могло бы проявиться это неявное знание. Знание такого условия может быть построено только как явное знание, заключающееся в способности устанавливать данное условие каким-либо способом, не содержащим порочного круга, а это, как мы видели, нами здесь не используется.
Проблема, с которой здесь сталкивается попытка построить теорию значения, принимающую в качестве своего центрального понятия понятие истины, не затрагивает дополнительной части теории, которую я назвал ”теорией действия”. Эта часть теории занимается выявлением связи между условиями истинности предложения и реальной практикой его использования в рассуждении. До тех пор, пока не доказана возможность удовлетворительного построения такой теории действия, все попытки создания теории значения обсуждаемого типа обречены на провал. Однако в настоящее время было бы неразумно строить какие-либо прогнозы о выполнимости такой задачи, ибо мы пока еще почти ничего не знаем о том, как приступить к ее решению. Обсуждаемая мной проблема относится к теории смысла, которую я представил в виде оболочки, окружающей ядро теории. Ядро теории говорит о том способе, которым референты слов, входящих в предложение, детерминируют его условия истинности, или, говоря иначе, как применение предиката ”истинно” к каждому предложению зависит от референтов составляющих эти предложения слов. Оболочка — теория смысла — связывает теорию истины (или референции) с умением говорящего владеть языком, соотносит его знание суждений теории истины с практическими лингвистическими навыками, которые он проявляет. Когда человек изучает язык, он учится практике, учится вербально или невербально отвечать на высказывания и производить свои собственные высказывания. Помимо всего прочего, он обучается признавать предложения истинными или ложными, точнее говоря, он обучается говорить и действовать так, как требуется таким признанием. Однако знание условия, которое делает предложение истинным, не является тем, что он делает или непосредственным проявлением его действий. Мы видели, что в некоторых случаях, опираясь на то, что он говорит и делает, мы можем вполне приемлемо объяснить, что значит приписать ему такое знание. Однако в других, решающих случаях такого объяснения, по-видимому, дать нельзя. Таким образом, подлинное объяснение той практики, которой владеет говорящий, оказывается недостижимым.