Последние запасы жира перегорали у Грамматикова где-то в районе поясницы, когда лопнула кожа на его ладонях, и они превратились в змеиные гнезда. Мономолекулярные голубые змейки поползли из гнезд, вращая хищными головками.
Потом они разом рванулись “на волю”. Между рук и ног Грамматикова заизвивались пучки “змеек”, невидимых обычному глазу, но быстрых и острых, как дамасские клинки.
Сейчас набрать ускорение и взмыть вверх, а затем перейти в пике…,
“Змеи” сами бросились из его рук в атаку. В разные стороны полетели руки, головы, потроха врагов…
И тут же ему пришлось заложить резкий вираж, увиливая от пучка гибких “клинков”, попробовавших впиться ему в живот…
Теперь уже все нетопыри и вся саранча оснастились “клинками”, которые сносили головы, отсекали конечности и разваливали тела, выбивая фонтаны крови.
Вскоре весь вечерний воздух был затянут багровым туманом.
Грамматикову показалось, что еще немного — и густой, набитый жесткой плотью центр вражеской стаи перемелет атакующих нетопырей.
Но тут загорелись звезды в его конечностях, руках, ногах, там, где только что были змеиные гнезда. Одна из таких звезд на его пальце полностью превратилась в лазерное излучение, которое искромсало с полдюжины врагов. На месте первой фаланги ничего не осталось, вторая была прикрыта коркой из копоти.
Багрово-серая гуща битвы украсилась лучами и вспышками.
Эти вспышки уничтожали телесную органику, но тела были менее важны, чем результат боя.
Боль поглощалась яростью. Разум, закрепившийся в дальних закоулках мозга, сообщал, что так драться могут только тупоголовые самцы за обладание единственной самкой…
Концентрированный удар по центру саранчи оказался удачным. “Звезда” была разорвана, и теперь ее сгустки погибали в захватах нетопыриного “веера”.
И хотя весь жир в теле Грамматикова практически сгорел и истончившаяся высохшая кожа натянулась на кости, приготовившись лопнуть в любую секунду, он стремительно набрал высоту, и его уцелевший глаз ухватил новые цели.
А потом и вся стая нетопырей, не обращая внимания на оставшуюся недобитую саранчу, ринулась к рыльцам громадных цветов, которые… все сильнее источали запах любви и звали в свою сладкую глубину, связанную с изначальной Бездной.
Грамматикову стало невыносимо стыдно, как в тот момент, когда он увидел трусики классной руководительницы. “Андрюша уже не маленький”. И это был последний стыд, который он испытал.
Вся стая нетопырей, толкаясь, как покупатели на распродаже в супермаркете, ринулась к первому, второму, третьему цветку. Кто-то успел спикировать в ближайшее рыльце, другие понеслись дальше…
Важен не только код активации пола, но и место активации, которое тоже включено в образный код.
Вся последовательность кодов сейчас выплывала из потемков памяти Грамматикова, куда они были вдавлены взрывной волной от американской шариковой бомбы. Мазок за мазком дорисовывалась картина…
Перед Грамматиковым на верхушке Дома Медичи была чашечка женского гонофора, подтягиваемая вверх пузырем пневматофора. Чем-то она напоминала детскую кроватку с воздушным шариком. Она благоухала тем ароматом, который источает материнская грудь для новорожденного.
Вспыхнул и стал движущей силой оставшийся жир в теле Грамматикова.
Утончившееся тело вылетело из куртки и ботинок.
Мертвой листвой слетела кожа. Голова Грамматикова запылала, правый глаза лопнул, выплеснув свет.
Но глаза ему уже и не требовались. Запах технорга захватил его, как мощный насос. Грамматиков влетел в темный канал гонофора, и через несколько мгновений его жизнь навсегда слилась со светлой техножизнью. Его природа перемешалась с искусством техножизни. Ансамбль органических молекул, который нес многомерную функцию его сознания, растворился в теплых внутренностях громадного цветка.
Но сознание Грамматикова не исчезло, теперь несущей для него стала вся техножизнь…
Уже через несколько часов репродуктивные органы техноргов породили новую расу живых существ, которая стала венцом вторичного творения. В отличие от переформатов их тела были отлично приспособлены для воздушного образа жизни. Симбиотические послушные молекулы обтекали их тела, окружая нимбами защитных полей, и перисто расходились словно крылья.
Более всего новые существа напоминали иконописных ангелов…
На следующее утро в выпусках новостей западных телестанций и ньюс-серверов еще появилось сообщение о том, что бывший летчик российских ВВС Петр Васильевич Синичкин сбил флайер финских миротворцев. И о том, что комиссия сената США требует от администрации ООН немедленно покончить с националистическим подпольем на территории экс-России и выделяет на эти нужды дополнительно сто миллиардов долларов.
Но уже к вечеру линии связи перестали перекачивать новости, банковские компьютеры сделались ржавчиной, а Доллары США канули в Лету. Экс-Россия очистилась от терзавшей ее мрази, а планета Земля стала живой и разумной от горячих своих недр до стратосферы. И Бездна, сама вечная и неизменная, посмотрела на преображенный мир и увидела, что это хорошо…
© А.Тюрин, 2005
Павел Амнуэль
ЧТО ТАМ, ЗА ДВЕРЬЮ?
В зале горели люстры, и я хорошо видел лица людей, сидевших в первых рядах. Я всегда смотрел на эти лица, когда читал лекцию. Мне нравилось наблюдать, как менялось их выражение, когда я рассказывал о случаях, свидетелем которых был сам. И о тех доказанных случаях, свидетелем которых я не был, но очевидцы — заслуживающие полного доверия люди — рассказывали мне в мельчайших деталях обо всем, что происходило на их глазах.
Джентльмен, сидевший в первом ряду — грузный мужчина лет пятидесяти в черном костюме, серой рубашке и строгом темном галстуке, — и его юная спутница, чью руку он держал на протяжении всего моего выступления, как мне показалось, откровенно скучали, когда я произносил вступительное слово, и так разозлили меня, что я обратил свои слова непосредственно к ним:
— Я хочу сегодня поведать вам о том, что касается судьбы каждого мужчины и каждой женщины, присутствующие здесь. Конечно, Всевышнему ничего не стоило, послав ангела сюда, на Кинг-Уильям-стрит, обратить всех в спиритизм. Но по Его закону, мы должны сами, своим умом найти Путь к спасению, и путь этот усыпан терниями.
Джентльмен с первого ряда смутился, увидев, что взгляд мой направлен в его сторону, но сразу придал лицу выражение высокомерного пренебрежения. Я начал рассказывать о случае в Чедвик-холле, а потом о сеансе в Бирмингеме и, наконец, о том, что проделывал дух Наполеона, вызванный медиумом Сасандером в Риджент-менор, и с удовлетворением заметил, что на лице этого джентльмена появилось удивленное выражение, он нахмурился, на какое-то время выпустил руку своей спутницы, а когда вновь о ней вспомнил, то выражение его лица было совсем отрешенным — я уже “взял” его, он стал моим, мне нравились эти моменты, они воодушевляли меня, они не то чтобы придавали мне сил, но лишний раз (хотя разве хоть какой-нибудь раз может быть лишним?) показывали: всех можно убедить, даже тех, кто не верит в Творца и Божий промысел, — пусть они остаются в своем неверии, но фактам, свидетелям они обязаны если не поверить, то понять, что не могли столь разные очевидцы в столь разных местах и при столь различных обстоятельствах ошибаться, говорить неправду или, того хуже, намеренно мистифицировать близких им и дорогих людей.
Когда я закончил, джентльмен с первого ряда сначала оглянулся назад, будто только теперь обнаружил, что находился в зале не один со своей спутницей, а потом начал громко аплодировать, не стараясь теперь уйти от моего взгляда, а напротив, поймать его и, возможно, просить взглядом прощения за свое недостойное неверие. Спутница его хлопала вежливо, она относилась к числу тех холодных женщин, которые держат мужчин в узде, как запряжную лошадь, командуют ими, но сами не способны на сильные чувства, и холодность их обычно делает супружескую жизнь подобной бескрайней пустыне, где на пути каравана, бредущего в бу-ДУщее, не встретится ни одного оазиса.