— Мысли? — переспросила Кэтти. — Нет, не думаю. Это другое. Понимание. Мысли — поверхность разума. А я знаю тебя таким, какой ты внутри.
— Какой же я внутри? — пробормотал Мейсон.
— О… Хороший. Светлый. Добрый. Честный. Немного эгоистичный, но не больше, чем другие мужчины.
— Другие? — вскинулся Мейсон, укол ревности оказался для него неожиданным и потому болезненным.
— Ну… Мне так кажется, — сказала Кэтти и протянула — ему руку. Он в ответ протянул свою, и, как они уже привыкли, возникло течение; то ли электрическая, то ли другая какая-то энергия перетекала от нее к нему, от него к ней, так они и стояли, ощущая себя единым целым и вообще чем-то единственным в обоих мирах.
Утро, как всегда, пришло неожиданно.
— Мне пора, — сказала Кэтти.
— Ты…
— Приду ли я? Конечно, как ты можешь сомневаться? Для меня пройдет миг, и я опять буду здесь. А для тебя время течет иначе. Не беспокойся, если не застанешь меня следующей ночью. Приходи ко мне. Слышишь?
— Я люблю тебя, Кэтти.
— Я люблю тебя, Джош…
За два дня до сочельника снег лег на поля плотным метровым одеялом, дороги занесло, и даже главную магистраль от Манчестера пришлось расчищать с помощью снегоуборочных машин. Почти сутки Ингберчуэрд оставался без связи с внешним миром — телефонную линию исправили только к вечеру.
Строители, естественно, не приехали, но Мейсона это уже не очень и беспокоило: в последний рабочий день было сделано главное — окна застеклили, в двери врезали замки, и, хотя внутри замка было все еще пусто, гулко и холодно, он мог уже ввести в дом свою невесту, закрыться на ключ от всего мира, остаться наедине…
Он думал о Кэтти как о невесте не первый день, понимал, конечно, безумие этой мысли, но не мог думать иначе. «Невеста перед Богом», — говорил он себе, и хотя в Бога, в принципе, не верил, но разве сама Кэтти не была доказательством того, что есть высший мир, и есть силы, недоступные воображению, есть душа и есть дух, и разве любовь не является высшей духовностью — прежде чем соединить тела, люди соединяют свои души, становятся одним целым, как он и Кэтти, и значит, она действительно его невеста, потому что…
Дальше его мысль прерывалась, он не привык думать слишком долго, ему было достаточно ощущения того, что он все делает правильно. С этим ощущением Мейсон и позвонил Оливии в Бирмингем. Она, как обычно, не пожелала с ним разговаривать, и Мейсон передал ей через отца, что на суд не приедет, слишком много здесь у него дел, но пришлет адвоката, молодого Сандерса, и пусть Оливия не думает, что ей удастся раздеть его до нитки, Сандерс сам кого хочешь разденет, так что…
Положив трубку, Мейсон поднял ее опять и позвонил Барчу.
— Как вы там? — воскликнул подрядчик. — Я тебе звонил, Джош, но линия не работала.
— Да, у нас были проблемы…
— Стройку отложим теперь месяца на три, — сказал Барч. — Контрактом это оговорено. Зато, как только станет возможно, я все закончу за месяц.
— Да-да, — нетерпеливо сказал Мейсон. — Я только хотел узнать: там внутри холодно, а электричество не подключено. И газа нет.
— Конечно, мы еще не оформили документы…
— Так я вот спрашиваю: если поставить переносную печь в холле первого этажа, это не приведет к пожару?
— Ну, ты даешь, Джош! — воскликнул Барч. — Что тебе там делать в такую…
Он замолчал на полуслове, и Мейсон понял, что кое-какие слухи наверняка дошли и до Барча. Интересно, он думает, что Мейсон совсем спятил или только немного помешался на старине и призраках?
— Вообще-то, — сказал Барч после недолгого молчания, — там еще нет панелей на стенах и полы не застелены, так что если ты даже устроишь пожар…
— Не устрою, — пообещал Мейсон.
— Если спалишь дом, — сказал Барч, — не требуй с меня возмещения убытков. Хорошие печи, кстати, есть у Гриссома, если, конечно, у него еще не закончился запас. Многие сейчас…
— Хорошая мысль, Сэм, — сказал Мейсон и положил трубку.
В тот же день он перевез в замок свою кровать, купил в магазине Гриссома переносную печь, которую можно было топить бензином, вывел трубу наружу через кухонное окно, и к полуночи в холле стало если не тепло, то, во всяком случае, вполне терпимо.
Он ввел Кэтти в замок, когда над восточным горизонтом появилась багровая от смущения луна, запер за собой дверь и произнес давно заготовленную фразу: