Впрочем, ходить по комнатам, спускаться в чулан и подниматься на чердак ему неожиданно расхотелось — он знал, что не обнаружит никаких следов преступления, он знал, что не было здесь совершено ни убийства, ни даже покушения, он знал, что говорил с живой женщиной, и все происходившее не могло не быть правдой, пусть он даже и в малейшей степени не понимал, в чем эта правда состояла, поскольку никто на свете не мог даже догадаться о том, что происходило между ним и Фанни Джордан, задержанной в июне двадцать пятого года по делу о фальшивых бриллиантах…
— У вас есть что-нибудь крепче портера? — спросил Бронсон.
— Виски, — сказал сэр Эндрю. — Вам с содовой?
— Чистый, — сказал Бронсон.
— Вы все равно мне не верите, — печально сказал сэр Эндрю, опрокинув еще одну рюмку и повертев в руке хлебец — блюдо с сухими хлебцами стояло посреди стола, Бронсон к ним не притронулся, а сэр Эндрю взял один и держал в руке, время от времени поднося ко рту, но так и не откусив ни кусочка. Виски в бутылке осталось на донышке, и Бронсон подумал, что может не добраться до дома — голова кружилась и комната перед глазами качалась, как кают-компания в штормовую погоду.
— Я в недоумении, — откровенно признался Бронсон. — Я никому не рассказывал… Я даже себе перестал напоминать… И если она — или вы, или что-то, созданное вами, — знает, как мне было…
— Лиззи знает, — твердо сказал сэр Эндрю. — Понятия не имею, о чем идет речь, но Лиззи знает, она никогда не говорит того, что… о чем…
— Не понимаю! — воскликнул Бронсон, ударив кулаком по столу. — Я никогда не позволял себе… Мне стыдно, сэр Эндрю, что я так…
— Не беспокойтесь, я никому не скажу, как мы с вами вдвоем… Мне тоже нужно было… Никому…
Я совсем расклеился, подумал Бронсон. Я не хочу вспоминать Фанни. Я не хочу вспоминать, как стоял с револьвером в руке и думал о том, что, если выстрелить в висок, то крови будет немного, и коллеги из Ярда, приехав осматривать мое тело, сразу увидят записку, я положил ее на видном месте…
— Самое ужасное, что может быть на этом свете, — сказал Бронсон, отодвигая рюмку, — это знать, что скоро все кончится.
— Да, — кивнул сэр Эндрю, — потому я и напиваюсь каждый вечер. А она там одна, и я не могу пойти к ней, потому что мне нечем ее утешить и нечего сказать, и я даже не могу, как прежде, взять ее за руку… Я… Господи, Бронсон, вы же меня понимаете, вы все понимаете, я уверен, вы знаете, что это правда, но не в состоянии впустить в сознание. Знание ужасно, когда нет веры. Я знаю, что Сэнди ворует деньги из секретера, но не верю, что она так делает, и тогда факта будто не существует, хотя на самом деле… Знаю, что мой поверенный в делах наживается за мой счет, но не верю, что давний друг семьи так со мной поступает, и этого факта тоже будто не существует в природе. Я знаю, моей жене перед Богом, которую я… что ей осталось жить… и не верю…
— И не верите, — повторил Бронсон. Голова у него была ясной, а то, что комната продолжала раскачиваться, не влияло на порядок мыслей, просто говорить было почему-то трудно, а мысли оставались ясны, только словами их выразить не удавалось, слова раскачивались и торопились. — Я всегда думал, сэр Эндрю, что факты, если я в них удостоверя… удостове… факты достаточны, чтобы знать правду. И если я вижу на месте преступления пистолет с отпечатками пальцев сэра Эндрю… это я так, для примера, не берите в голову… то какая разница, верю ли я в то, что сэр Эндрю убийца… Факт есть истина, а вера способна лишь запутать следствие, потому что…
— Верить, — подхватил сэр Эндрю, — можно и в то, чего нет. И порой так трудно бывает поверить тому, что видят глаза.
Бронсон заставил себя встать. Комната все еще качалась, но он уже примерился и представлял, как нужно двигаться, чтобы нейтрализовать вращение мироздания. К двери он пошел достаточно твердым шагом — во всяком случае, так ему казалось, — а сэру Эндрю было все равно, каким шагом двигался старший инспектор, он вертел в руке пустую рюмку и в пятый или шестой раз повторял, как трудно верить в правду, и лучше, наверно, не верить ни во что, потому что тогда легче жить и принять то, что происходит…
— Всего вам хорошего, сэр Эндрю, — сказал Бронсон. — Хочу, чтобы вы знали: я не поверил ни одному вашему слову.
— Но глаза ваши видели, — пробормотал сэр Эндрю.
Бронсон вышел из комнаты и захлопнул за собой дверь. Коридор был подобен черной трубе, в конце которой светлело отверстие, туда Бронсон и направился, раздвигая руками стены. Возможно, отверстие было дверью в сад, возможно, это была не дверь, а окно, возможно, что отверстия не было вовсе и в сад Бронсон прошел сквозь стену — как бы то ни было, он увидел над собой полную луну, ухватился за толстый сучковатый ствол, так и шел — от одного дерева к другому, а потом сад кончился, и Брон-сону ничего не оставалось, кроме как прийти в себя и побрести к дому Кервуда.