«Дорогой мой батько! Еще одна страница книги судеб для меня перевернута, еще одна глава закончена, много ли ах осталось?
Я думаю о том, что стало бы с мечтами, планами людей, как неинтересно было бы жить, если бы не сверкала впереди звездочка, увяли цветы фантазии и отступили все желания, исчезли страсти и порывы? Мертво и скучно было бы на земле и 99 процентов людей запустили бы пулю в лоб… В день моего ареста хоронили студента Гукасова, моего товарища по гимназии (старшего сына Павла Осиповича Гукасова, нефтепромышленника). Миллионер, вся жизнь, кажется, была в его руках, а он — за револьвер. Мысли о нем витали в моей голове, и многие вопросы давили неразрешимостью.
Вспомнил «Жерминаль» Эмиля Золя. Фабрикант стоит у окна, смотрит на бунтующих рабочих, а сам думает о жене, изменившей ему с управляющим, и рассуждает: «Безумные, вы хотите хлеба?! Я же имею все, но счастлив ли я?!» Да, отец, не хлебом единым жив человек. Равновесие души часто зависит от хлеба, но истинное наслаждение человек получает, когда связан с жизнью, когда отдает себя всецело многосложной работе человечества и оставляет потомству самое лучшее, что есть в нем самом.
Я благодарю тебя за то, что ты передал мне жажду жизни, жажду любить, чувствовать, думать, мыслить и никогда не сидеть сложа руки… А за решеткой уже начались белые ночи, как я их люблю! Жизнь идет, чередуясь радостью и горем. Заключение мое не вечное, с книгами и мыслями можно просидеть долго, лишь бы держать себя в руках. Все вынесу бодро и мужественно, как учил меня ты, единственный мой, родной отец. Я не сдам кораблей и маяков своих, куда бы меня ни законопатили. И одиночеством меня не запугаешь…
Горячо целую и крепко обнимаю всех вас, таких дорогих.
Ровно через год в другом конце России — в Баку, Тифлисе, Батуме в различных изданиях появляются острые публицистические статьи, памфлеты и фельетоны, разоблачающие прогнивший царский режим, зовущие к борьбе. Наряду с партийной кличкой Sa-Ve некоторые из этих трудов подписываются и другими именами — А. Савицкий, «Н. Р.» («Народ рабочий»). Газеты «Баку» и «Кавказская копейка», в которых печатался Sa-Ve, неоднократно подвергались штрафам или вовсе запрещались властями.
Часто выручал Вермишева из беды издатель и редактор газеты «Баку» Христофор Аввакумович Вермишев, родной дядя, человек очень образованный, известный своими либеральными взглядами.
Имея репортерский билет, Александр мог довольно свободно посещать нефтепромыслы и заводы, бывать на театральных премьерах и на приемах у бакинской знати. Его, как и прежде Максима Горького, поражали бакинские контрасты, мир роскоши и нищеты. Своими впечатлениями он нередко делился с читателями, а позднее использовал их в театрализованном многоактном памфлете «Пир сатаны» и пьесе «Банкроты». В них с гневом обличается российская и западная буржуазия, создавшая мир господ и рабов, а также те русские интеллигенты, которые, устрашась событий 1905 года, перешли на сторону реакции.
В Баку питерский подпольщик связывается с известными ленинцами Шаумяном, Азизбековым, Джапаридзе, Спандаряном. По заданию бакинского партийного центра ведет политическую работу на промыслах бакинских предместий Биби-Эйбат, Балаханы и Сураханы. В то время в Баку существовал книжный магазин «Сотрудник», распространявший нелегально марксистскую литературу. Совместно с Марией Сундукян (сестра известного драматурга Габриэля Сундукяна) Вермишев организует перевод полученных из-за границы ленинских документов и большевистских листовок на азербайджанский и армянский языки.
Политическая активность «Сотрудника» не остается не замеченной для властей. С помощью провокатора Марию Сундукян изобличают в связях с партийным центром и отправляют на каторгу. Ведутся поиски и других активистов партии.