После окончания танкового училища все курсанты рвались на фронт. Наконец настал и мой час: Весной 1942 года я был направлен на Юго-Западный фронт командиром роты 102-й танковой бригады 40-й армии. Ожесточенные оборонительные бои не затихали сутками. Прикрывая отход штаба бригады, три моих танка «Т-70» были сожжены. Оставалась одна «тридцатьчетверка», которая ринулась на вражью колонну и дралась до тех пор, пока не был убит командир танка и тяжело ранен башенный стрелок. Разбитая прямой наводкой машина замерла на большаке у станции Щигры. Я и механик-водитель были контужены, но все же выпрыгнули из люка и, неся на себе истекавшего кровью башенного стрелка, укрылись в небольшой роще. Там уже собралась группа бойцов из других частей.
Мы оказались в полном окружении. Решено было мелкими группами пробиваться к линии фронта. Со мной были лейтенанты-танкисты Михаил Тиманьков и Михаил Богданов. Днем прятались в оврагах и балках, ночью шли, обходя населенные пункты. Мучали голод и жажда. Были моменты, когда, не видя выхода, сверлила мысль взорвать себя, чтобы не стать пленником фашистов. «Нет, — внушал я себе, сжимая в ладони гранату, — это крайняя мера, если уж погибать, то в бою. Вспомни Павла Корчагина, борись за жизнь до последнего дыхания! Помни, ты не один, за тобой бойцы, ждущие командирского слова. Ты на своей земле. Пусть на ней издыхают захватчики…»
Потеряв счет времени, мы, три лейтенанта, уже подходили к Дону. По рассказам местных жителей за рекой южнее Воронежа сражалась Красная Армия. Плутая ночью по незнакомым дорогам и не доходя 5—6 километров до фронта, были схвачены полевыми жандармами и заточены в какую-то сельскую церковь, превращенную в тюрьму. С колонной военнопленных под конвоем нас отправили в Курск, в лагерь, где люди подвергались неслыханным издевательствам. Узники умирали от пыток и болезней, слабых добивали прикладами и расстреливали.
Однажды, подслушав разговор двух охранников, мы, несколько командиров, узнали, что молодых и здоровых военнопленных готовят к отправке на шахты и рудники в Германию. На станции, куда нас привели, стоял длинный эшелон из товарных вагонов. Людей загоняли туда, как скот. Двери вагонов запирались снаружи задвижками и закреплялись болтами. Небольшие оконные люки были затянуты колючей проволокой. Мы понимали, что единственный путь к побегу и спасению именно сейчас, в пути. Когда состав шел по лесистой местности, мы, четверо лейтенантов, сорвали раму с проволокой и ринулись через оконный проем.
Свобода! В эти минуты наше состояние мог понять лишь тот, кто сам пережил ужасы фашистской неволи. Что делать? Куда идти? Вновь решили днем укрываться в кустарниках и нескошенной ржи, а ночью двигаться на север, ориентируясь по звездам. Набрели на крестьян, косивших сено. Они накормили нас и указали дорогу на хутор, где, по их предположению, базировался небольшой отряд курских партизан. Но куряне не приняли нас — у них самих не хватало оружия и, указав нам ориентиры, посоветовали идти в Брянские леса.
Не буду описывать страданий и мытарств, какие мы претерпели на стокилометровом пути к Брянским лесам. К концу августа подошли к одной деревеньке, где, по слухам, не было гитлеровского гарнизона. Но, едва вступив в нее, были задержаны полицаями и препровождены в комаричскую тюрьму. Там были и допросы, и попытки вербовки в карательную бригаду. Не вдаваясь в подробности тюремной жизни, скажу, что и там у нас созрел план побега. Но неожиданно судьба распорядилась нами по-иному.
Как-то утром арестованных построили в тюремном дворе на поверку. Вместе с дежурным офицером появился худощавый незнакомец в штатском. Из строя приказали выйти пятерым: двум танкистам, одному летчику и двум артиллеристам. Все пятеро были переданы штатскому, который без конвоя повел нас к зданию больницы.