«Вы спасли меня, стали родными, словно отец и мать, — говорил он Никишиным. — Зовите меня просто Леней или Лешей, как меня звали дома. Останусь жив, век не забуду ни вас, ни друга Костю».
Константин Никишин и Алексей Кытчин служили в разных батальонах, держали оборону на разных участках фронтовой полосы, не были близко знакомы, но знали друг о друге по полку и дивизии. Никишин не мог видеть, как был ранен в бою однополчанин. Однажды, уже находясь в Слободке, Костя тайно привез Кытчина к доктору Незымаеву. После внимательного осмотра пулевых ранений Кытчина Павел Гаврилович засомневался: не самострел ли это? Но, доверяя рассказу и искренности Никишина, отбросил подозрения и уложил раненого в больницу на долечивание.
Время текло медленно и скучно. Кытчин поправился, поздоровел и не знал, куда девать себя. Хотел поступить на Лопандинский сахарный завод, но предприятие хирело, не хватало сырья, в рабочих не нуждалось. К тому времени Константин Никишин, ставший командиром полицейской роты, рассказал о незавидном положении Кытчина своему другу Павлу Васильевичу Фандющенкову. Тот пообещал при удобном случае доложить о нем своему командиру. Комаричский полк, поредевший в боях, испытывал недостаток в командных кадрах.
Алексей Кытчин охотно согласился служить в полицейской бригаде, и его выдвинули на должность начальника штаба одного из батальонов. Никишин и Фандющенков прикинули, что служебное рвение Кытчина укрепит доверие к нему властей, поможет доступу к секретным документам карательных полицейских органов. Учитывая это, военная секция подполья будет пытаться постепенно привлечь его к тайной борьбе с оккупантами.
«Осенью 1941 года, когда наш район находился под оккупацией, вышел из окружения и прибыл тайно домой наш племянник Константин Никишин. С ним был его армейский товарищ Алексей (Леонид) Кытчин. Здесь его никто не знал. Он был ранен, перебинтован. Лицо бледное, мрачноватое, в глазах страх. В семье родителей Константина, где жила и я, его тетка, к Кытчину относились по-матерински, выхаживали как родного. Днем они с Костей, спасаясь от облавы, прятались в погребе или на сеновале. Ночью гостя укладывали на кровать Кости, а он пристраивался где-нибудь в уголке на полу или уходил ночевать к другой своей тетке, Наталье Андреевне. Костя с нетерпением ждал выздоровления товарища, чтобы вместе пробраться к партизанам. Это было его целью. К удивлению родителей и односельчан, Костя неожиданно поступил на службу в полицию. Его решение было подсказано Павлом Фандющенковым. Зная обоих с детства как отличных ребят, а потом и активных комсомольцев, мы решили, что у них созрел какой-то другой план, но выпытывать не стали. Никто из нас не верил, что Костя и Павел, недавние командиры Красной Армии, пойдут против своего народа.
Однажды жителей деревни созвали на сходку для избрания старосты. На эту должность оккупанты метили своего человека. В разгар сходки из Комаричей в деревню прибыли Фандющенков и Никишин. Однако представитель властей Фандющенков предложил избрать старостой моего мужа Стефана Ивановича, то есть дядю Константина. «Что же это происходит?! — заорал кто-то из толпы. — Чекиста предлагаете, хотите снова Советскую власть поставить?»
Мой муж когда-то служил в органах милиции, был справедливым и неподкупным человеком. Я взбунтовалась, подбежала к Косте и шепчу: «Зачем губите родного дядю, не будет он супостатам служить, не было в нашей семье ни одного подлеца, убьют его». А Константин тихо в ответ: «Не лезьте, тетушка, не в свое дело. Нам надо иметь в Слободке старостой человека надежного, проверенного, рядом лес. А если их прислужник придет, то, заимев власть, он продаст и меня, и Леню Кытчина, и всех нас. Да и партизанам худо будет. А за мужа Стефана Ивановича не волнуйся, в обиду его не дадим…»
Всех офицеров комаричского полка полиции периодически вызывали в штаб бригады в Локоть на инструктаж. Выезжал туда и Кытчин. На нем была новая, хорошо пригнанная щеголеватая форма с эмблемой бригады РОНА. Теперь он был сыт, весел, самоуверен. В середине октября 1942 года в штаб «комбрига» заявился порученец майора Гринбаума. Отозвав скрытно Кытчина, он велел ему задержаться в Локте и явиться попозже вечером к шефу отделения «Виддер».
В кабинете Гринбаума кроме него находились его помощник Шестаков и обер-лейтенант Франц Гесс.
Говорил Гринбаум, переводил Шестаков, в прошлом платный провокатор Абверкоманды-107 в Орле. Выдавая себя за советского разведчика, он сколотил лжеподпольную организацию под названием «Ревком», некую ловушку для выявления подлинных патриотов. Тех, кого по наивности и неопытности привлекли туда, ждала суровая расплата: их расстреливали или гноили в застенках. Из Орла этого матерого фашистского провокатора перебросили в помощь Гринбауму в Локоть. Как уже стало известно чекистам из сообщений Романа Андриевского (Бориса) и партизанского разведчика Андрея Елисеева, проникших в гнездо «Виддера», он был преданным цепным псом германской военной разведки. Теперь перед ним поставили задачу выявить лиц, сочувствующих и помогающих патриотическому подполью и партизанам.