Солдатские могилы... Если при виде их молчит ваше сердце, не подступает комок к горлу, не поднимается горячей волной благодарность и любовь к Павшим — знайте: будущее не принадлежит вам...
...«Газик» дал Матвей Иванович и сам поехал, бросив все дела.
— Как же, — сказал он, — вместе с военкоматом ставили памятник. Три соседних колхоза финансировали. — Он усмехнулся: — Финансировали...
В «газике» все молчали: Витины родители, шофер Коля, дядя Женя и дядя Саша, молчали на заднем сиденье Вовка и Витя. Матвей Иванович хмурился, курил одну сигарету за другой.
День выдался ясный, просто ослепительный, безветренный. Сияло солнце. Остановились у узкого моста над Птахой, пропуская встречный бензовоз. И когда он прошел мимо, скрывшись за опушкой леса, все услышали, какая великая тишина разлита над землей.
— И в тот июнь был точно такой день, — нарушил молчание дядя Женя.
— Да... — Матвей Иванович глубоко затянулся. — Двадцать второго июня ровно в четыре часа Киев бомбили... — Он помолчал. — Поехали, Коля.
Каменный солдат внезапно словно вырос из земли на фоне сияющего неба.
«Газик» остановился у края ржаного поля, обдав васильки на меже волной теплой пыли. Машина еще не затормозила как следует, из нее быстро вылезли дядя Женя и дядя Саша, Витин папа, а за ними Матвей Иванович. И все мужчины тяжело побежали к памятнику, не разбирая пути.
Гурин скоро отстал и шел торопливым шагом, глубоко, трудно дышал.
Вовка и Витя обогнали всех и первыми оказались на берегу Птахи.
Потупился Каменный солдат...
Сжимали автомат каменные руки.
Выцветшие золоченые буквы: имена, имена, имена...
Первым подбежал дядя Саша, пустой рукав пиджака выскочил из кармана и нелепо мотался из стороны в сторону, лицо заливал пот. Дядя Саша перевел дыхание, и Витя не узнал его лица: оно было искажено страданием, гневом. Губы дяди Саши шевелились — он читал фамилии.
Витин папа и дядя Женя подбежали вместе, и теперь они стояли рядом перед Каменным солдатом — три фронтовых друга. И имена, выбитые золочеными буквами, плыли перед ними...
— Рядовой И. Терехов... — прошептал дядя Саша. — Да это же Ванька!.. Ванька-сибиряк! Помните, всё письма матери нам читал?..
— Рядовой В. Михайлов... — Дядя Женя тер рукой высокий лысый лоб. — Кто же это, а? Не помню...
— «Младший лейтенант В. Савельев...» — прочитал Витин отец.
И они посмотрели друг на друга.
— Наш лейтенант?
— Володя?
Дядя Женя судорожно вздохнул:
— В той, последней атаке? Помните, как поднимал нас? А мы не хотели, не могли?..
— Выскочил из окопа, — прошептал дядя Саша, — и только успел крикнуть: «За Родину! За...» Прошило его насквозь...
— «Рядовой Т. Грач...» — прочитал Витин папа. — Ах, Тарас, Тарас!..
— Все про свою украину нам песни пел, — потерянно сказал дядя Женя. — Помните? «Реве тай стогне Днипр широкый»?..
И тут дядя Саша рванулся к Каменному солдату, опустился перед ним на колени, прижался лбом к пьедесталу с рядами выцветших фамилий. Шевелились губы, с трудом выговаривая слова:
— Ребята!.. Ребята... Простите! Простите, что мы живем...
И затряслись плечи дяди Саши.
Его подняли, и теперь они, все трое, обнялись перед Каменным солдатом, под которым лежали их мертвые боевые товарищи. Кусали мужчины губы, текли по их щекам непривычные, забытые слезы. Рядом стоял Матвей Иванович, мял в руках кепку, и уголки его рта подергивались. Вокруг мужчин металась Витина мама и все говорила:
— Мои хорошие, не надо! Дорогие мои, славные... Не надо!.. Успокойтесь!
— Помолчи, Лида, — мягко сказал Витин папа.
И стало тихо. Так тихо, что слышно было, как под крутым берегом картаво лопочет Птаха, как шелестит рожь под легким ветром, как поет в небе, наполненном солнцем, невидимый жаворонок.
Витя Сметанин, тринадцатилетний мальчик, делал над собой неимоверные усилия, чтобы не заплакать. Но если бы он сейчас заплакал, мы бы не осудили эти слезы и не посмеялись бы над ним. Правда?
— Да, — разрушил тишину Матвей Иванович. — Все началось именно в такой день.
Витя вдруг представил, вообразил... И от этого ослеп, оглох, его стал бить нервный озноб. В такой же день... Был мир в его стране. Была летняя ночь. И в одну секунду все рухнуло, рассыпалось, смешалось. На спящие города упали бомбы, фашистские танки, сбив пограничные шлагбаумы, ринулись в рассвет, который только начинался над ничего не подозревавшей землей. Началась война. Война... Теперь судьбами миллионов людей распоряжалась смерть, тупая безжалостная сила, вложенная в пули, снаряды, бомбы. Кровавый туман окутал мир.
...Недалеко от памятника, на берегу Птахи, расстелили скатерть, Витина мама разложила еду. Матвей Иванович разлил в стаканы водку, себе лишь плеснул чуть-чуть («Нельзя, мужики. Сердце»). И вздохнул: