Николай кивнул, он помнил дозимнее. Все помнили, теми воспоминаниями только и жили.
– Для девочек старался… Смешно сейчас. Ну, вытащил я ее кое-как, пристроил на ветке. Довольны девчата. А потом смотрю, пока к дереву шел, огромного такого жука раздавил. Красивый жук, крупный, глянцевый, вроде носорога. Были тогда такие…
– Ну, и..? – Николай заглянул к Дениске в домик – тепло там у него.
– Нет идеальной правды, – Андрюха до блеска в глазах пристально всмотрелся в лицо Николая. – Не пройти по траве, чтоб не раздавить кого-нибудь. А идти надо. Вот и не прожить без трудных решений.
Николай кивнул, передал спиртовку обратно, и снова поджал губы. Нужно идти дальше.
Путники легко собрались, впряглись и сунулись по ущелью.
Его высокие бесформенные отвесы походили на стены разрушенного города или древней крепости, щедро увешанные огромными ледовыми сталактитами. Но Дениска не рассматривал их. Теперь он вовсе ослабел и брел, держась за санки. Все такой же молчаливый и угрюмый мальчик, каким его привыкли видеть близкие. Почти уже привыкли.
Вскоре показалась и заветная расщелина, похожая на огромную дверь. Дениска отстал, чтоб больше в нее позаглядывать, чтоб больше чего увидеть за этой дверью. Отец поторопил:
– Это на обратном!
Но малыш встал, как примерзший. Пришлось остановиться и мужикам. Николай присел на корточки, чтобы приблизиться к лицу мальчика, обнял за плечи и по-взрослому серьезно спросил:
– Взялся идти?
– Взялся, – ответил Дениска.
– Так иди, – Николай шуточно сдвинул брови, по-мужски строго и решительно. – Тяжело идти, куда должен. А хочется туда, куда хочется.
– Угу, – буркнул Дениска и покосился на «дверь».
– Сначала дойдем до водопада, обменяемся товарами, торговец уже ждет нас. Мы же для этого ходим? Сначала позаботимся обо всех, а уж потом… Понимаешь? – Николай и сам не удержался, глянул на «дверь». – Мы должны преодолевать, жертвовать чем-то. Понимаешь? Собой жертвовать.
– Зачем так?
– Ради чего-то большего. Есть что-то большее, чем наше. Мы не только для себя живем. Понимаешь?
Дениска медленно кивнул и задумчиво пнул ножкой юркую льдинку, отколовшуюся от одной из роскошных многолетних сосулек. Наконец, решившись, он молча обошел отца и твердо пустился в путь. Николай встал, развернулся, глянул вслед – горе Дениску подломило, что и говорить. Но сейчас в нем мелькнула твердость, будто страдание догрызлось до прочного дна и сломало свои ледяные зубы.
У застывшего ручья свернули вправо и вскоре уперлись в плоское озерцо, когда-то переливающееся водопадом вниз, в долину, теперь такую же скульптурно-недвижимую, как сам водопад, как озерцо, ледовый ручей, скалы, как весь застывший мир. Пришли…
Внизу уже ждал торговец Барышников со своим обозом товаров на обмен. Отсюда его лицо различалось невнятно, и обычно Барыгу узнавали по голосу:
– Синоптик! – крикнул он хрипло, задрав голову и взмахнул правой рукой для приветствия. – Живой?
– Живо-ой! – отозвался Николай. – Там прогнозы смотри среди волчьих шкур! И мой список там же!
Николай с Андрюхой расчистили от снега подъемник, зацепили свою поклажу и спустили на пятьдесят метров вниз. Торговец перехватил, подцепил свое принесенное, заказанное Синоптиком в прошлый месяц, и махнул к подъему.
Товар на продажу у них имелся – волчьи шкуры, иногда и мясо, сосновая ветка с иглою – это от цинги, дубовая кора от кровотечений, да Глеб Олегович резал из дерева фигурки детишкам на забаву, да Николай выдавал погодный прогноз за вознаграждение – грамотный мужик, ну, и луковое перо, конечно.
Лук гнали в бывшей просторной веранде, теперь уж не светлой от солнца, потому как не было солнца, да и дом накрыло снегом почти по самый конек. Окна на веранде еще с самого начала заколотили деревянными щитами, а потом пропаяли отопление – благо, было из чего, навесили светодиодных ламп.
Семена выращивали свои – Николай строго вел собственную селекцию, выводил сорта. Иногда, правда, для «обновления крови» высаживали и чужое семя. Лук кормил, лук лечил, лук потреблял внимание и время, которым нужно было куда-то деваться в подвальной жизни.
Частенько заводили луковые разговоры, и из них даже Дениска знал, что некоторые сорта цветут не белым вовсе, а фиолетовым. Хотя им такие все никак не попадались.
– Фиолетовые… – надрывно вздохнула мама. – Как фиалки.
Уж так блеснули ее глаза в свете тусклой лампы, уж так блеснули воспоминания в этих глазах, уж так горько выдохнул ее голос сокровенное, что все умолки тут же, и каждый погрузился в прошлое, в свои фиалки, тюльпаны, розы и в свое солнце.