– Пытался вытащить из меня двести тысяч долларов за Ренуара, которому сто – красная цена. Вот вам нравы галерейщиков.
Роско продолжал изображать камертон.
– В клубе, черт возьми! С Твайном!
– Ах, тогда? Все прошло как по маслу. Я дал ему чек, и он умчался в банк, не дожидаясь кофе.
Роско с облегченным сопением упал в кресло.
– Я боялся, он откажется.
– Исключено. На мгновение мне показалось, что он меня расцелует. Порой, – Мортимер Байлисс с отвращением поглядел на томатный сок, – порой мне хочется сказать врачам, куда им засунуть свои предписания, и вернуться к счастливым годам, когда меня звали Байлисс-шесть-мартини. Тогда я напоминаю себе, что несправедливо лишать мир его лучшего искусствоведа. Да, как и следовало ожидать, Твайн ухватился двумя руками.
– Блеск!
Мортимер Байлисс вынул монокль, тщательно протер, вставил обратно и воззрился на Роско Бэньяна с выражением, в котором более чуткий наблюдатель усмотрел бы нечто загадочное.
– Блеск? – переспросил он раздумчиво. – Интересно…
– Чего-чего?
– Я не совсем убежден, что ваши восторги оправданны.
У Роско закралась тревожная мысль.
– Вы что, хотите сказать, он не помолвлен?
– Помолвлен, помолвлен.
– Что ж тогда?
Мортимер Байлисс допил томатный сок, поставил стакан на стол, поежился и сказал, что Борджиа могли бы многому научиться в нынешние дни.
– Да, он сказал, что помолвлен, но дальше произнес нечто странное, и я усомнился, так ли радужно обстоят ваши дела. Твайн затронул тему внутрисемейного непонимания. Отец не хотел, чтобы он становился скульптором. Торговцы сеном, зерном и кормами обычно хотят, чтобы сыновья продолжали их дело.
Роско не понял.
– Что, что?
– Отец Твайна – преуспевающий ливерпульский торговец сеном, зерном и кормами. Кажется, фирма называется «Твайн и Бессемер».
Роско удивился еще сильнее.
– Но он же американец!
– Твайн? Англичанин. Чистой воды. Никакого отношения к Америке.
– Кеггс сказал…
Лицо Мортимера Байлисса сохраняло невозмутимость умершего и похороненного на берегах Нила пять тысяч лет назад, однако в сердце его клокотало веселье. Мортимер Байлисс не любил Роско Бэньянов мира сего.
– Это мне напомнило, что я собирался мягко вам сообщить. То, что сказал Кеггс, когда принес вам миллион долларов на блюдечке и получил в благодарность пятьдесят фунтов – не доказательство. Его гордость была уязвлена, и он сказал, что ваш соперник – Твайн, отлично зная, что двадцать тысяч пойдут псу под хвост. Насколько я знаю Кеггса, а я в свое время внимательно его изучил, такой розыгрыш вполне в духе его своеобразного юмора. Не хочу показаться назойливым, но мне часто кажется, что скупость когда-нибудь доведет вас до беды.
Холмистые лужайки и дальние леса запрыгали перед Роско Бэньяном, как в старом немом кино. Он встал. Лицо у него было багровое, глаза сверкали.
– Я ему шею сломаю!
– Ну, если это необходимо, ломайте. Но против этого есть закон.
– Прямо сейчас и сломаю.
– А как насчет обеда?
– Я не хочу обедать.
– А я хочу, – сказал Мортимер Байлисс. – Я безумно голоден, но не могу пропустить, как вы будете ломать Кеггсу шею. Еду с вами. Я один из тех подростков, о которых пишут в газетах – охотник до острых ощущений.
15
Лорд Аффенхем нечасто принимал гостей в Вэли-Филдз, предпочитая выказывать радушие в клубе, но, когда принимал, Огастес Кеггс любезно облачался в старый доспех, как памятным вечером у Стэнхоупа Твайна, и спешил в бой. Огастес Кеггс, пенсионер и капиталист, по-прежнему жил феодальным духом, и если уж прислуживал, так не щадя живота, как в Шипли-холл.
Соответственно он и распахнул парадную дверь Лесного Замка перед приехавшим Биллом. Билл, переживший за последние дни значительные нервные потрясения, в первую минуту подумал было, что тронулся под их влиянием и видит галлюцинации. Затем в голову пришло более приемлемое объяснение. Кеггс, рассудил он, за соответствующую мзду нанимается на вечер к тем жителям Вэли-Филдз, которым пришла фантазия устроить вечеринку. И он сердечно приветствовал старого знакомого.
– Привет, – сказал он. – Мы частенько видимся в последнее время?
– Да, сэр, – согласился Кеггс, снисходительно улыбаясь.
– А вы, похоже, прыгаете с места на места, как альпийская серна. Кажется, я прошлый раз не сказал вам, как меня зовут? Ладно, какие могут быть тайны между старыми друзьями. Я – Холлистер.
В выпуклых глазах Кеггса блеснул почтительный интерес.
– Вот как, сэр? Не сочтите за вольность, но могу ли я спросить, не сын ли вы мистера Джозефа Холлистера из Нью-Йорка?