Дверь в палату опять отворилась. На этот раз доктора сопровождала медсестра. Он повторно осмотрел больного, как и прежде, немного подумал, а потом решил:
– Будет жить.
– И я так думаю – будем жить.
Последние слова произнес Владимир. Взгляды присутствующих плавно переместились на него.
– На перевязку.
И снова ожидание. Он уже не помнил, какое сейчас число, месяц, день недели, не знал, который час – его жизнь превратилась в сплошное ожидание, состоящее из мучительной надежды на встречу. И снова вспомнились дети, Наталия, и её последняя просьба: «Давай куда-нибудь уедем, дорогой, насовсем уедем. У нас дети, Богдан, им отец нужен».
Из раздумья его вывели приглушенные женские голоса, которые доносились из открытого окна, и запах сигаретного дыма. Разговаривали двое. Богдан повернул голову к окну и прислушался.
–…Я в этом году в институт поступать собиралась. Медучилище с красным дипломом закончила, учиться дальше думала. Не успела…
Голос умолк, но собеседницы не ушли – запах дыма не исчезал. После небольшой паузы другой голос произнес:
– А мне бы в Питер ещё съездить. На балет. Понимаешь, я слово маме дала… Давно… Ещё в детстве. В нашем театре гастроли другого оперного были, отец билеты взял, чтобы маме удовольствие доставить. Любил он больно её, гордился очень, что мама, образованная интеллигентка, за него, простого шахтёра, замуж вышла. Он ей книги умные покупал, в музеи возил, на концерты… Работать не разрешал, представляешь? Любил!..
И снова пауза. Богдан недоумевал, как можно во время войны думать о балете? Странно как-то получается – вокруг стреляют, людей убивают, проливается кровь, а тут о любви говорят и о детских обещаниях… Да ещё о каких обещаниях – сходить на балет! «Да, пути твои, Господи, неисповедимы».
За окном снова послышалось:
–…А я мелкой была, ничего не понимала, взяла и… уснула! Представляешь, во время первого акта уснула. Только и помню, что «Щелкунчик» ставили. Папа – ничего, даже не обиделся вовсе, так и продержал меня, спящую, на руках весь спектакль, чтобы мне удобней было. А вот мама… мама сильно огорчилась, потухла вся… Она этот балет очень сильно любила… Мечтала в Петербурге посмотреть, на главной сцене Мариинского театра, да все некогда было, откладывала… Теперь вот не попадет…
Было слышно, как женщина глубоко затянулась и глухо закашлялась.
– Её прямым попаданием… Даже не мучилась.
Богдан отвернулся к стене. Ему было не по себе. Казалось, будто он подслушал что-то очень личное, сокровенное, подсмотрел в «глазок» чужую жизнь, и сделал это намеренно. А хуже всего было понимание, что он является косвенным виновником происходящего. Возможно, не по доброй воле, но все равно виноват – из-за своего равнодушия, безразличия, нежелания понять, что нельзя сохранять нейтралитет, когда на кону – человеческая жизнь, преступно быть свидетелем убийства, даже не сделав попытки предотвратить преступление.
В последнее время ему не давала покоя мысль, что в стране существует две реальности: там, в другой Украине, не этой, жизнь по-прежнему бьет ключом – рождаются дети, учатся, женятся, и не знают, что совсем рядом, в соседней области, идёт война, что там убивают людей, обстреливают их дома, школы, больницы… Но самое страшное, что делают это сами украинцы, на своей же территории… Украинцы убивают украинцев… Убивают самих себя…
Господи, как же болит голова!.. Боже праведный, неужели нет конца этим мучениям?! Кажется, будто боль уже просверлила дырку в черепе, а сейчас подбирается к сердцу… «Спаси, Господи милосердный! Спаси и помилуй!»
Богдан сжал голову, пытаясь унять боль, но перед глазами стояли разрушенные, сожжённые дома… Он закрыл глаза, но в ушах раздавалось: «Её прямым попаданием… Даже не мучилась…» Он зарылся под одеяло, зажал руками уши, но и это не спасло его от боли. «Пресвятая Богородице, помоги! Господи Боже, спаси и сохрани!..» – молился, будто в последний раз. Невероятной силы звук оборвал его молитву.
– Снаряд?! Не мой. Может, следующий мой?
Неожиданно все отошло на второй план – боль, тревога, смятение, осталось только одно – ожидание смерти.
– Господи Боже милосердный, прими мою душу!
– Богдан, ты чего там бормочешь? Тебе плохо? Позвать сестру?
Кто-то тормошил его за плечо. «Михаил, – узнал по голосу. – Да что же они, сговорились все, что ли? Добить хотят?!»
«У-ух!» – раздалось за окном, и на землю хлынул ливень.
– Гроза. Не снаряд, гроза, – прошептал чуть слышно.
– Что ты опять шепчешь? – ворчливо спросил Михаил, доставая из сумки какой-то предмет. – Грозы испугался? Как ребёнок малый, ей богу! Чего её бояться? Это ж не снаряд тебе, не мина, да по большому счету, и к ним привыкли. Устали жить в постоянном страхе. Держи подарок. Вот только не знаю, как твои сторожа отреагируют, наверное, опять меня выгонят?