У соседей, в Луганске, представляешь, армией немец командовал! Да-да, самый настоящий немец… Лёша, правда, в Стаханове родился, но уже лет двадцать, как в Германии живет, то есть, жил. Когда у нас это случилось, приехал помогать… Хороший он человек, со стержнем. Настоящий.
И в Украине, там, в той Украине, Богдан, тоже люди всякие… Разные люди… Как и всюду – разные. Да что я тебе буду рассказывать – сам знаешь, как и то, что многие не ведают, что творят. Иногда мне кажется, что заблудились они, заблудились по самое некуда, с дороги сбились, а вот как выбраться – не понимают. Вроде котят слепых – куда идти не знают… Суетятся, мечутся, из стороны в сторону бросаются, а выйти не могут – направление потеряли…
«Разные… Это верно, – молча соглашался с Владимиром Ивановичем Богдан. – И что суетятся-мечутся – тоже верно. И что с дороги сбились – правда, вот только как выход найти? Как из этого страшного лабиринта выбраться?»
–…А мы политикой, Богдан, не занимались. Работали, детей рожали, на ноги их поднимали… Кто мог подумать, что такое будет? Я даже в самом страшном сне не мог себе представить, что к нам придёт война…
Начавшийся обход прервал их разговор. Доктор на удивление рассеянно отправил на перевязку Владимира, отпустил медсестру и, тщательно закрыв за ней дверь палаты, устало опустился на стул возле Богдановой кровати.
– Молодой человек, вы уже не дитя, буду говорить прямо – мы сделали все, что могли, чтобы вы зрение не потеряли. Не хочу вас пугать, но этого мало – вам консилиум специалистов требуется, хорошее лечение, уход, а время такое, что, увы… Сами понимаете, нет возможности, нет… Эх, раньше было – только заикнешься, как тут тебе и хирург столичный, и офтальмолог, и терапевт – любое научное светило приезжало, чтобы больного осмотреть, лечащего врача проконсультировать. Бывало, что и вовсе пациента забирали на операцию или лечение, а сейчас… Сами видите, что сейчас – и хотели бы выше себя прыгнуть, да не получается. Даже из Донецка не всегда могут приехать – у них у самих работы невпроворот, особенно после обстрелов… Что сделаешь – война…
Доктор огорчённо развел руками. Называя непонятные медицинские термины, он коротко обрисовал состояние правого глаза и возможные рецидивы впоследствии. Из длинного набора умных слов Богдан выудил самые важные, как ему показалось, названия – внутриглазное кровоизлияние, отслойка сетчатки и повреждение мембраны стекловидного тела. Последнее запомнилось только благодаря сочетанию, казалось бы, не сочетаемого, вот только что означают эти понятия, он не знал, и доктора спрашивать не хотел – ему было все равно, что в будущем произойдет с глазом, или даже с обоими глазами, или по большому счету с ним самим.
Будущее вообще не беспокоило его. Впрочем, как и настоящее. В какое-то мгновение его жизнь остановилась, и теперь все больше напоминала фарс, пустой бесплодный фарс, бессмысленный и никому не нужный, ненужный, как и он сам, житель западно-украинского города, бог весть почему возомнивший себе, что его правда выше правды других, его жизнь – выше жизни других, и что за своё существование остальные должны платить ему высокую цену.
Увидев безразличие пациента, доктор закончил монолог, немного помолчал, смутившись, что его слова остались без внимания.
– Я знаю, у вас дети, Богдан, жена, не буду объяснять вам прописные истины, тем более, не думаю, что в дальнейшем вам нужны проблемы, не исключаю, даже слепота. Так вот, повторюсь, все, что в наших силах, мы сделали. Завтра – на выписку…
Он снова замолчал, присел на кровать, опустил устало плечи и, положив на колени худые, будто иссохшие, тонкие руки, пронизанные бугорками синих вен, отрешенно уставился в облупленную стену напротив. Длинные цепкие пальцы его то и дело нервно сжимались, отчего сосуды становились похожими на острые треугольники, готовые прорезать гладкую сухую кожу в темно-коричневые пятна.
– Я старый одинокий человек, Богдан, привыкший резать, кроить, ампутировать… И это в жизни кому-то нужно делать… Но раньше я оперировал во имя жизни, избавлял пациентов от боли… А сейчас моя работа все больше приводит к другим последствиям – к продолжению мучений… Не удивляйтесь, молодой человек, но часто безногие, безрукие обрубки людей не совсем рады своему спасению… И что делать? Как это исправить? Как изменить?
Доктор тяжело вздохнул и заговорил снова.
– Я думал, что с годами потерял сочувствие, очерствел, но когда на стол кладут ребёнка… искалеченного осколками – это страшно. А ещё я понять не могу, зачем эта война? Зачем? Одно знаю, это ужасная война, война против человека. Жертва Великой Отечественной священной была – с пришлым врагом воевали, с фашистом, а сейчас? Вот как, к примеру, мне вас называть?