— Давай, — сказал Рэд.
Он немного пропустил ее вперед, затем развернулся, дал себе волю и вскоре обогнал ее. Он видел во дворе остальных детей, разговаривающих возле насоса, и мчался к дереву. Поравнявшись с ним, Рэд не остановился, не присоединился к остальным, и не стал дожидаться Флоры. Он продолжал бег. Он услышал, как Фанни кричит ему вслед: «Эй, Рэд, куда ты?» Он бежал по винограднику, пока совсем не устал, и тогда перешел на шаг. Когда он был уже далеко, когда подошел к гранатовым и оливковым деревьям, он остановился, чтобы побыть одному.
Он сорвал с ветки маленький красный гранат и изо всех сил швырнул его в ствол дерева. Гранат разбился вдрызг.
— Черт тебя возьми, папа! — закричал он. — Черт тебя возьми, мама! Черт возьми вас обоих!
Их было четверо, двое мужчин и две женщины, сидящих и стоящих на веранде, выясняя, что они предпочитают пить, привыкая к взаимному сближению, к странности того, что они вместе, чтобы говорить, и пить, и коротать время. Но уже через пять-десять минут мужчины вместе стояли на лужайке, а женщины остались вдвоем на веранде. Так каждая пара оставалась в поле зрения друг у друга, но разговора уже не слышала. В первые минуты, когда дети еще были рядом, взрослые обменивались любезными улыбками, отзывчивыми и доброжелательными взглядами, а чуть позже временами уже раздавался смех.
Первым рассмеялся Ивен Назаренус.
Средняя девочка Уолзов вдруг громко обратилась к старшим:
— Ну, вы, детвора, играйте тут, а мы — детишки — поиграем за домом.
Ивен засмеялся и, обратившись к Мэй Уолз, сказал:
— Ну, какова?! Она у вас всегда такая?
Мэй Уолз ответила на вопрос добродушным мягким жестом, и с теплотой сказала — не для Фанни, а для Суон и Ивена:
— Бог знает, но, во всяком случае, зовут ее — Фанни.
Эти слова, сами по себе так мало значащие, были крайне важны для Суон, которая еще минуту назад чувствовала, что не в силах ни смотреть на Уоррена и Мэй, ни говорить, ни даже двигаться.
— Она такая славная, — сказала Суон. И, обернувшись к Уоррену Уолзу, но не поднимая на него глаз, добавила. — Вы можете гордиться своими дочерьми.
Уоррен Уолз, не глядя на свою жену, сказал с усмешкой:
— Несмотря на то, что они дочери. Но я надеюсь, что когда-нибудь у нас появится и сын.
— Мартини, скотч, бурбон? — спросил Ивен. — Я буду скотч.
После этого все уже пошло так, словно ничего плохого на свете не существует и раньше не бывало и никогда не будет.
У Ивена и Суон были душевые. Они намылили свои тела; теплая вода смыла с них пену, пот и грязь, а заодно — пусть и не надолго — недоверие, гнев, ярость, стыд, отчаяние. Они надели свежую одежду. То же самое сделали у себя дома Уоррен и Мэй.
Жаркий день понемногу шел на убыль. Скоро наступит вечер — самое лучшее время. Опустится прохлада, все примолкнет и потемнеет, и будут недолгие сумерки, с рдеющей полоской неба — там, где закатится солнце.
И тогда они — еще вчера незнакомые, в общем-то, еще совсем чужие друг другу люди, мужья и жены — сойдутся между собой. Они сойдутся, сблизятся, будут добры друг к другу. Им будет приятно видеть друг друга. Их голоса живо откликнутся один другому. Они припомнят что-то хорошее — каждый свое, — и, припомнив, порадуются тому, что это было. Они будут занятны, милы, заботливы, остроумны. Будут выпивать снова и снова. Они даже смогут смеяться. Один из них придумает и отмочит что-то такое, от чего всем станет смешно, и они будут так заливаться смехом, что даже слегка засмущаются. И сами сумерки покажутся им смешными. Будет багровеющий закат, тишина виноградника, дети, играющие на заднем дворе; внезапно подумается об огромном милосердии, доброте и беспокойстве детей о них, вспышкой промелькнут воспоминания об их шалостях и безобразиях, как если бы их детство уже осталось позади.
Они пока что остаются вместе, и плохое отодвинуто в сторону. Почти забыто. Почти, но не совсем. Неизбежно — и вскоре — проснется ноющая боль воспоминаний и будет терзать их, снова и снова.
И все-таки какое-то время они бы благоденствовали. Да, они знали бы, что это благоденствие — химера. Они знали бы, что будущее беспросветно и печально, но не стали бы из-за этого тужить. Они будут держать стаканы, пить, и говорить, говорить, говорить — без умолку, взахлеб, бессвязно.
— Не знаю, не знаю, что вы скажете о Дейде, — сказал Ивен.
— Он ваш брат, — ответил Уолз.
— Я имею в виду, как о фермере.
— Ну, худшим в мире я считал себя, — сказал Уолз, — но думаю, что по этой части Дейд меня превзошел. Прок нам от этого невелик. У Дейда дела идут неплохо, и у меня тоже. У нас было три гнилых года подряд, но если мы и не разбогатели, то и не разорились. Если твой участок оплачен — как у Дейда или у меня — то, даже урожай плох, ты не будешь в убытке. Выплатить за участок — непростая вещь. Но когда с этим покончено, жизнь налаживается. Скучновато, конечно, но где не так?