– Которая на картине? – уточнил Хорек.
– Да.
Мне очень хотелось послушать эту историю, но, похоже, что все ее уже знали и даже слышали не один раз. И, будто в подтверждение моим мыслям, Хорек стал канючить, что пускай Антон расскажет что-нибудь новенькое.
– Юра еще не слышал, – сказал Игорь. – Он сегодня у нас молодец. Пусть Антон расскажет для него, и мы тоже послушаем.
Никто больше не возразил. А я, исполненный гордости от похвалы и предвкушения чего-то необычного, подтянул одеяло до самого носа и замер в волнительном ожидании.
Еще я подумал, что Игорь имел в виду не только то, как я держался во время недавнего ритуала, которым испытывали всех новеньких, но и то, что не дал Ноне одурачить себя днем.
– Ну, хорошо. Тогда слушайте, – начал Антон. – Один мужик, он был очень богатым, приехал на аукцион, чтобы купить картину. Правда, он и сам не знал, какую точно хочет. И решил выбрать ту, что ему больше понравится, даже если она нарисована никому не известным художником. Его эта хрень не ломала.
И вот было выставлено на продажу очередное полотно. На нем изображалась какая-то женщина, одетая во все черное, а сама картина была в толстой резной раме из дерева и такой здоровой, что заняла бы половину стены в нашей палате (тут мы все невольно завертели головами, прикидывая, какой же чертовски огромной была эта картина). Мужику… ну, он был какой-то там лорд, показалось, что женщина на картине очень похожа на его покойную мать, которую он любил. И поэтому он купил эту картину и приказал, чтобы ее привезли к нему в замок.
Но жене лорда полотно не понравилось, она хотела, чтобы он его выбросил или продал. Они даже поссорились. Но когда жена лорда поняла, что не сможет настоять на своем, то уговорила мужа хотя бы не вешать эту картину на видном месте. Лорд немного подумал и согласился повесить ее в спальне у младшей дочери («Ни фига себе спальня», – вякнул кто-то, скорее всего, Хорек). Потом наступила ночь, и все легли спать.
Никто не подозревал, что женщина на картине умела становиться похожей на кого-нибудь из умерших родственников тех, кто приходил на аукционы. Чтобы ее купили. А сама картина была нарисована еще двести лет назад, и все ее бывшие владельцы умирали страшной смертью. И вот, когда наступила ровно полночь… – здесь наш рассказчик понизил голос для вящей полноты эффекта и под видом, что ему необходимо срочно прочистить горло, держал томительную паузу несколько секунд. – И ровно в полночь картина, которую купил лорд и повесил в спальне своей младшей дочери, открылась… и из нее вышла та самая женщина в черном. Она любила пить человеческую кровь, просто жить без нее не могла. После того, как она убила прежних владельцев картины, и та снова попала на аукцион, успело пройти много времени, и женщина была очень голодна. Почти целый день она наблюдала из картины за всем, что происходило, а теперь наконец дождалась, когда дочь лорда осталась одна. Она перегрызла девочке горло и выпила всю ее кровь. После этого женщина в черном спряталась обратно в картину. Уже двести лет она жила в ней и была способна прожить вечно, только бы ей всегда хватало человеческой крови, и если бы никто не догадался уничтожить картину. Когда наступило утро…
Эта история про «Женщину в черном» – стала для меня первой из того великого множества подобных вечерних баек После Того Как Гасят Свет, что я услышал в «Спутнике» другими вечерами, а затем – путешествуя по больницам и пионерским лагерям в последующие годы. Между нами, она была не так уж и хороша. Но она стала первой – вот что делало ее такой особенной. Я тихо лежал в своей постели, окутанный темнотой, не смея даже пошелохнуться, и с благоговением ловил каждое слово. Это было моментом озарения, великого открытия, как будто в моей голове внезапно распахнулась некая потаенная дверь, которая словно только и ждала, чтобы к ней подобрали верный ключ. Она вела в восхитительный завораживающий мир, где водятся настоящие чудовища, – куда пострашнее тех, что обитают в книжных сказках или лопают только непослушных детей.
– … а картину они сожгли, – закончил Антон.
Вроде как та же сказка и не совсем так. Далеко не так.
– Спасибо, – сказал я, не зная, как еще выразить свою благодарность. Ведь, кроме всего, эта история была рассказана в первую очередь для меня.
Затем Игорь с Андреем вместе поведали о чертовой бутылке и Красном пятне.
Их истории повествовались в том же ключе, что и «Женщина в черном», впрочем, как и все те истории – простой сюжет, никаких лишних деталей, часто без имен действующих лиц – в этом и заключалась их особая прелесть. Никто не говорил: «Эй, постойте-ка! Что значит, картина открылась?» или «Какого черта они (он, она, оно) это делают?» – мы были детьми, и каждый сам домысливал свой вариант неповторимой Истории. Может, потому они и обладали столь великой, почти магически притягательной силой. Силой нашего собственного воображения.
В то замешанное на атеизме время еще не издавалось книг с романами ужасов, а фильмы вроде «Вия» появлялись с ненавязчивой частотой кометы Галлея. В те дни нас зачаровывали вечерние рассказы, когда в комнате гаснет свет, а в небе мерцающим бисером высыпают звезды – этот устный детский фольклор, темная квинтэссенция ребяческих грез. Их магнетизм испытал каждый, кто хоть раз был ребенком. И годы спустя странный порыв вернуться назад, в ту детскую постель, хотя бы на миг снова превратиться в маленького слушателя, пускай это и случается все реже, принуждает неугомонного барабанщика внутри, сбившись с ритма, сделать на два удара больше – даже у тех из нас, у кого калькулятор давно заменил мозги, а «Мастер карт» – способность мечтать.
Какое-то время спустя, уже прочтя уйму книг, я с удивлением обнаружил, что многие из тех историй оказались вольным упрощенным пересказом известных произведений Герберта Уэллса, Гоголя и Артура Конан-Дойля, Хорхе Луиса Борхеса и Рея Брэдбери. Это внезапное узнавание доставляло мне всегда особую радость, как встреча со старым другом.
Голоса из далекого осеннего вечера, когда я, семилетним мальчишкой с вечно простуженным горлом, открыл для себя новую вселенную, – они и сейчас причудливо искаженным от времени эхом достигают моего внутреннего слуха…
Эй, Ренат… эй…
– Эй, Ренат… эй, черноголовый, уже дрыхнешь?
– Нет, – прилетело с другого конца моего ряда. Чернявый парень по имени Ренат до сих пор не проронил ни слова, и я даже успел забыть о его существовании. Еще днем я обратил внимание, что он вообще держится особняком. Не то чтобы это выглядело чересчур демонстративно, просто Ренат как-то отличался от остальных и почти все время молчал, хотя уже давно стал здешним «старожилом» и был ровесником Игоря. Я думаю, ему попросту было плевать на эти понты, а точнее, «его эта хрень не ломала».
– Расскажи нам одну из своих историй, – позже я узнал, что, несмотря на свою внешнюю отстраненность, Ренат славился как отличный рассказчик. Его истории были самыми лучшими и неизменно новыми всякий раз, потому что он сочинял их всегда сам.
– Мой таинственный голос сегодня молчит, – ответил Ренат. Мне показалось, он произнес эти слова с легкой и немного надменной улыбкой человека, которому глубоко плевать на мнение окружающих. Хотя, может, я и ошибаюсь. – Как-нибудь в другой раз.
Послышались разочарованные голоса. Но тут их внезапно перекрыл чей-то протяжный завывающий пердеж, окончившийся поразительно натуральной вопросительной интонацией.
– Таинственный голос из жопы… – сдавленно просипел Игорь.
Все, включая меня, зашлись в таком хохоте, что из глаз брызнули слезы. В тот момент я почувствовал, что теперь действительно становлюсь одним из них, – одним из этих ребят, с которыми толком еще не успел познакомиться. Мы словно были пассажирами одного, потерпевшего крушение судна, выброшенными на берег неведомого острова. Чувство единения было настолько огромно, необъятно, что меня до самых костей пробрал озноб, а тело покрылось гусиной кожей. Ничего подобного мне до сих пор еще не доводилось испытывать, и после это случалось, может быть, всего раза три или четыре. Но именно тем вечером я взошел на борт своего первого «Титаника», и, наверное, поэтому он запомнился мне ярче остальных.