1991 год. Наша деревенская срелняя школа. Собрались мы, кто смог приехать, на 25-летие её окончания. В пёстром платье, в центре, наша мама классная, Любовь Ивановна Казакова, учитель истории. Я в подарок ей книжку историческую привёз, «Смутное время» называется. Приурочилось как раз к нашему смутному времени. (Чуть-чуть напомню о «смутном времени»: буквально через полтора месяца и стали транслировать по телевизору, по всем программам, балет «Лебединое озеро» – ГКЧП.). Дядьки-тётки сорокалетние. И всех их, кроме моего друга Саши, я не видел двадцать пять лет. Снова пришлось знакомиться…
Эта фотография приехала издалёка, из Кишинёва, в поезде перед отъездом оттуда. Там жила с мужем Николаем, тётя Тоня, дочка бабушкина. В 70-м году, в зимние каникулы, уговорил я бабушку во второй раз в её жизни сесть в поезд, в гости к дочке с зятем поехать. Вот там нас и запечатлели. Пробыли мы в Кишинёве дней пять. По городу нагулялись. Обычно мы с дядей Колей впереди, бабушка с тётей Тоней где-то сзади, за нами следом. А дядя Коля меня водил всё по дегустационным точкам. Вина пробовали с ним всякие молдавские. Сухие, десертные, столовые, красные, белые и прочие разных названий. Все вкусные и на всякий вкус, но после пятой-шестой дегустации вкус примерно одинаковым становился, да и сама дегустация начинала попахивать некоторой другой целью. Хорошо, что тётя Тоня заканчивала её разворотом к дому…
А вот в центре и Миша, друг Коли Ельшина, о котором я раньше говорил, рядом со мной. Это наш путь к плато перед горой Фишт на Северном Кавказе. Стоим мы у источника, который течёт с горы, с ледника. Вода холоднющая, так сразу, да, тем более, на жаре, пить нельзя. Руки в ней быстро от холода немеют. Фотографировал нас моим фотоаппаратом второй Колин друг, Володя. И ведь что интересно. Примерно по такой же воде холодной приходилось нам пробираться с берега на берег, где можно пройти. Речки-то в горах вилючие. Туда-сюда, туда-сюда. Берег пологий – берег крутой. И мы тоже с пологого берега на другой пологий виляем через речку. И ничего, никакой простуды не было. Ноги мокрые весь день, сами мы потные. У костра вечером просушимся, выпьем водки немного, конечно, что с собой в грелках брали, по совету Колиного отца. На другой день снова по берегам – с одного на другой. Только что берегись, не поскользнись на камнях. Обувь-то, как видно на фото, по речкам таким не ходок. У нас с Колей – кеды, а у Миши – вообще босоножки…
Дурачимся мы тут, в нашей деревне детства, на лужайке между двумя домами. Это примерно 1962-63 гг. За нами виден дом моего друга Саши. Дальняя его половина и принадлежала отцу Саши, а вторая половина – брату отца, то есть Сашиному дяде. Саше фотоаппарат привезли в подарок. Вот он им что только не фотографировал. Утка идёт с утятами – щёлк её, корова проплелась, собака – и им место на негативе. Вот и нам повезло. А мы и постарались. На плечах у нас с Шуркой, нашим замечательным футболистом, Юрка, из соседнего дома, который не попал на фотографию. Слева, с бутылкой, пустой, конечно, брат Юркин, Витька, а справа – Генка, сын нашего управляющего отделением совхоза. Это как раз время тех самых футбольно-велейбольных игр, на которых и закончилась наша деревня. Играли мы и у нашего дома, той же примерно компанией. Покуривали – баловались, где-нибудь в овражке. А потом, чтобы запах перебить, чесноку наедимся – Сашка приносил. Едкий такой сорт, его отец выращивал именно такой жгучий. Но бабушку Веру не проведёшь. Только заявимся – она сразу же:
– Ребяты, вы, никак, опять курили?
– Ну что ты, тётя Вера, ничего мы не курили.
А того не догадываемся, что чем больше от нас чесноком воняет, тем больше мы скрывали свой грех. Сашка говорил:
– Ну, Серёжка, и нос у бабки твоей, за километр учует.
Нос-то у неё был, действительно не маленький. Но тут и с маленьким носом всё было ясно…
А это уж какой-то страшно далёкий год, скорее всего 1952-й. Краснодар, куда хотели уехать отец и мать от бескормицы, где они чуть не стали городскими. Это значит, что отцу тридцать лет, а маме – двадцать шесть. Уехали потому, что в колхозе дали на трудодень за 1951-й год всего по сто двадцать граммов овса. То есть оставили колхозников совсем без хлеба. А нас в семье шесть человек. Вот родители и решили, что поедут на заработки в Кропоткин, может быть там и устроятся, так и нас всех заберут, а оставшимся хлебом как-то остальных можно пропитать. Так, может быть, и случилось бы, но в начале 53-го года мы с братом сильно заболели скарлатиной. До врачей там добраться невозможно, тем более – зимой. Да ещё и сердце у дедушки разболелось. Родителей назад и вернули. Помню посылку одну из Кропоткина, фруктовую. Но из сухофруктов. Запах по дому стоял такой нам неизвестный. А сколько разных вкусностей в ней было! Я думаю, что все любят запах сушёных фруктов, ассорти. Но для меня это как-то особенно, потому что я как наяву вижу себя и брата на печи, а дедушка осторожно (ящик и гвоздики ещё пригодятся) открывает эту деревянную шкатулку, достаёт упаковочки, да ещё и несъедобное, но очень нужное при колхозной жизни, – небольшую пачечку денег, сто рублей рублями, почти новенькими, отбирали там специально, наверно…