Что угодно дьяволу, то угодно женщине
Я помню, как он вышел к нам со своим маленьким барабаном. Пионерский такой барабанчик, знаете, с красненькими боками, с лямочкой, перекинутой через плечо. На пластике было что-то написано, я не разглядел. А сам парнишка - рыжий, веснушчатый, голубоглазый. Смотрел по-особенному: строго, устало, словно надоели ему все.
Помню, как "доброжелатели", в виде двух высоких, стройных пианистов (никогда не любил этих заносчивых шпал), подошли к нему и стали язвить:
- Ты там что, будешь играть на нём такое?
- А горн взял?
- Парт билет покажи!
А, потом, залились лошадиным гоготом. Парень ответил:
- Шутить - это хорошо. Шутить - здорово.
Его синие глаза поднялись, немного прищурились.
- Ваши гадкие клавиши сделаны из дерева. Хотя, знаете, мне больше нравится тот факт, что раньше клавиши облицовывали костью. Лучше, конечно, человеческие, тогда звук становится тоньше и интереснее. Вкусный такой. А дерево - оно звучит по-другому. Мёртво. Вот у меня, вместо пластика на барабане, кожа. Настоящая человеческая. Звук чудесный. Мелодия...
- Ты - придурок? Извращенец?
- Хотите проверить? - улыбнулся парнишка.
Пианисты фыркнули и отошли ждать своей очереди, а рыжий погладил пластик барабана, улыбнулся и потом поцеловал его. Жутковато смотрелось.
В тот день я провалился. Экзаменатор уничтожил меня первым же вопросом: "А сыграйте-ка нам Вивальди "Лето"!". Я поперхнулся собственной слюной, оттопырил пальцы, вспоминая первые аккорды, но так ничего и не смог. Посмотрев с грустью на старичка в костюмчике, я спокойно встал и вышел с диким желанием расколотить гитару об его лысую голову.
На пороге института я встретил всё того же парнишку. Он стоял, наблюдая за голыми деревьями, и курил. Я снова посмотрел на его барабан - пластик был немного темнее обычного, а рыжий не обращал на меня внимания, чему-то улыбался, смотрел в пустоту.
Заговорил неожиданно, тихо, я его услышал:
- C, D, E, F...
- А?
- Аккорды, Вивальди, Лето... Начинается, вроде так.
Он не смотрел на меня.
- Откуда знаете про Вивальди? Ясновидящий?
Парнишка горько усмехнулся.
- Подслушивал. Привычка такая - подслушивать. Ничего не могу с собою поделать!
- В холле стояли и слушали в замочную скважину?
- Ага, - кивнул он, - отучать уже поздно.
Мы помолчали.
- Послушайте, - подошёл он ко мне, копошась во внутреннем кармане своей куртки, - это, конечно, никому не интересно, да и Вам, скорее всего тоже, но отдать всё равно некому, а Вы - наверное, единственный, кто сегодня со мной говорит.
Парнишка достал маленькую, потрёпанную тетрадку и протянул её мне.
- Возьмите!
Я покосился.
- Что это?
- История.
- Мне? Зачем?
- Почитаете, - мотнул он головой, улыбаясь.
Я протянул руку и взял тетрадку, он развернулся и пошёл в холл, на ходу громко говоря в пустоту. Видимо, ему действительно было неважно, кто я и зачем тут.
- Моя очередь. Сегодня я, видимо, последний. А тетрадку почитайте. Занятно, думаю.
- Что за бред? - вырвалось у меня.
- Мы играем то, что хотим играть, мы любим тех, кого хотим любить. Удачи!
Он скрылся в дверях, а я стоял и глядел на тетрадку: белая, с грязными углами. Открыл первую страничку, там, размашистым, кривым почерком написано:
"Музыка - это эротика, помноженная на жестокость и боль, радость и счастье. Но, всё же, это эротика. Жёсткая, ужасная...".
Захотелось отдать тетрадку, кинуться за владельцем. Я вернулся в холл, но, кроме парочки начинающих музыкантов, мирно ожидающих своей очереди, там никого не было. Незнакомец зашёл в аудиторию, подумал я.
Потом, послышался шум, крики, звук, похожий на лопающиеся пузыри. В аудитории что-то произошло, подумал я, вспоминая последние слова юноши.
"Сегодня, я, видимо, последний".
Экзаменаторов и парнишку, нашли в аудитории с лопнувшими, будто воздушные шарики, головами. Полы и стены пестрели розовыми мозгами, а рядом с телами лежал маленький барабан, тоже покрытый остатками лопнувших голов. Такая вот музыка, мать её.
Через тридцать минут я был дома, кинул на стол тетрадку, плюхнулся на кровать и смотрел в потолок, долго и упорно, словно там что-то должно было вырасти. По телу гуляла какая-то дрожь, волнительное ожидание чего-то. Я посмотрел на тетрадку, а перед глазами сразу предстало тело без головы, с перекинутым через плечо барабаном. Поёжился. Перевернулся, попытался уснуть.
Солнце только заходило за горизонт, а я привык засыпать в часиков так двенадцать, поэтому, встав с жёсткой кровати, я подошёл к столу и посмотрел на тетрадку. Взял. Открыл и перевернул первую страничку, на которой было написано про эротику. Почерк поменьше, не такой размашистый: