— Что-то внедрять в себя, — объяснила Сельма.
Она влезла на кухонную лавку рядом с оптиком и сдула воображаемую пыль с фотографии моего дедушки. На башмаке Сельмы развязался шнурок.
— Кофейник и шнурки, — сказала я.
Оптик немного подумал, а Сельма спустилась со скамьи и завязала свой шнурок.
— И за то, и за другое мы беремся первым делом по утрам, — заявил оптик, — и то, и другое приводит к улучшению кровообращения.
— Ну, это притянуто за уши, — считала Сельма.
— Ну и что, — сказал оптик, — все равно это верно.
— Стеклотара и елки, — загадал Мартин, и оптик ответил:
— Это легко. И то, и другое по большей части темно-зеленого цвета, и то, и другое свистит, если в них подует человек или ветер.
Сельма взяла со стула стопку рекламных проспектов и газет с телевизионной программой, чтобы смахнуть пыль с сиденья. На верхней газете был снимок актрисы, которая в сериале Сельмы играла Магги, ту Магги, мужа которой после тяжелого несчастного случая отключили от аппаратуры.
— Смерть и любовь, — предложила я.
— Это тоже легко, — сказал оптик. — Ни то, ни другое нельзя попробовать, ни от того, ни от другого не уйдешь, и то, и другое тебя настигнет.
— Что значит настигнет? — спросила я.
— Когда что-то сбивает тебя с ног, — объяснила Сельма. — А теперь марш на улицу, — сказала она, потому что хотела, чтобы мы не прятались, а делали то же, что всегда, несмотря на ее сон, и было ясно, что возражений она не потерпит. — И прихватите с собой Аляску, — добавила она.
Аляска встала. Это всегда требует времени, пока что-то крупное полностью поднимется, даже если оно еще совсем юное.
Мы шли через яблоневый луг к Эльсбет. Было четыре часа пополудни, я посчитала на пальцах, сколько часов еще оставалось, чтобы сон Сельмы потерял силу. Получилось одиннадцать.
Аляска остановилась под яблоней и нашла птенца, выпавшего из гнезда. Птенец был еще живой и уже оперившийся, но еще не умел летать. Я хотела тут же отнести птенца к Сельме, я была уверена, что Сельма его вырастит, она позаботится о том, чтобы птица, пусть она и родилась синицей, потом могла совершать живописные круги над ульхеком, как какой-нибудь канюк.
— Заберем его с собой, — сказала я.
— Нет, — сказал Мартин, — мы оставим его в покое.
— Тогда он погибнет.
— Да. Тогда он погибнет.
Я попыталась посмотреть на Мартина так, как смотрят герои предвечернего сериала Сельмы, и сказала:
— Этого нельзя допустить.
— Придется, — сказал Мартин. Таков, дескать, ход жизни, сказал он, и такое наверняка говорил кто-нибудь и в сериале Сельмы. — Вся надежда на то, что лиса прибежит быстро.
Тут объявились близнецы из Обердорфа, они явно раньше нас обнаружили этого выпавшего из гнезда птенца.
— Мы только за палками бегали, — сказали они. — Сейчас мы его убьем.
— Ни за что, — крикнула я.
— Да чтоб не мучился, — сказали близнецы. Они сказали это так, как Пальм говорил: «Я всего лишь делаю кое-что для защиты окружающей среды» — перед тем, как стрелять по лесным зверям.
— А не лучше ли подождать лису? — спросила я, но близнецы уже набросились на птенца. Первый удар не попал. Второй удар как-то смазался и был недостаточно решительным, он лишь задел птенца по голове. Я успела увидеть, как его крошечный глаз покраснел изнутри, а потом Мартин взял меня за голову и прижал лицом к своей шее.
— Не смотри, — сказал он.
Я услышала еще один удар палки, услышала, как Мартин крикнул:
— Придурки, да когда вы уже наконец попадете!
Я решила, что потом выйду за Мартина замуж, потому что замуж надо выходить за того, кто избавит тебя от необходимости смотреть, как жизнь набирает свой ход.
— А, это всего лишь вы, — сказала Эльсбет, когда мы стояли у нее в дверях. — Приятное разнообразие после того, как у меня перебывала уже половина деревни.
Половина деревни проскальзывала в садовую калитку Эльсбет, высоко подняв воротники и поминутно озираясь, как мужчины райцентре озираются с поднятыми воротниками, открывая дверь Эротической гостиной Габи.
Наши деревенские вообще-то несуеверны, но после сна Сельмы они, конечно, хотели сделать все возможное, чтобы отвести от себя смерть, и думали, что смогут отпугнуть ее хотя бы таким мелким дурачеством, ведь в точности никогда не знаешь. Они звонили в дверь и проскальзывали в прихожую Эльсбет, вид у них был сокрушенный, и они говорили:
— Мне только спросить, нельзя ли что-то сделать против смерти, — а Эльсбет смотрела на них, как пастор на прихожан, которые приходят в церковь только на Рождество.