Мы искали Аляску целый день. Сперва и Марлиз помогала, это Эльсбет ее уговорила, ради свежего воздуха, который Марлиз пошел бы на пользу.
Марлиз через десять минут повернула назад.
— Собака пропала, — сказала она. — Придется вам с этим смириться.
Мы прочесывали лес, спотыкаясь о корневища и перебираясь через упавшие трухлявые деревья, мы отводили от себя низко висящие ветки и снова и снова звали Аляску. Я тащилась за Сельмой, Эльсбет и оптиком, Сельма держалась за оптика, взяв его под руку, Эльсбет шла справа от Сельмы в своих стоптанных туфлях-лодочках. Им всем троим было около семидесяти. На прошлой неделе мы отпраздновали мой двадцать второй день рождения, оптик ткнул пальцем сквозь пламя свечей над пирогом.
— Как можно быть такой молодой? — спросил он.
— Сама не знаю, — ответила я, хотя оптик задавал этот вопрос не мне, а так, в пространство.
Аляска уже тогда была много старше, чем вообще полагается быть собаке. Сельма недавно видела по телевизору документальный фильм про преступников, которые крадут собак и, по словам Сельмы, превращают их в подопытных животных. Сельма была очень обеспокоена.
— Я не думаю, чтобы именно Аляску превратили в подопытное животное, — сказала Эльсбет. — Ну что можно проверить на старой собаке?
— Как стать бессмертным, — сказала Сельма.
Я не верила в бессмертие, которое можно изучать по Аляске, и, наоборот, боялась, что она забилась куда-нибудь умирать. Правда, забиваться куда-нибудь было не в характере Аляски, но ведь до сих пор и умирать было не в ее характере. При каждом приближении к упавшему дереву или к куче листвы я боялась, что именно это место Аляска могла облюбовать себе для того, чтобы залечь умирать.
Я еще с утра, когда мы заметили пропажу Аляски, позвонила Пальму, потому что боялась, как бы он не пошел на охоту, не перепутал Аляску с косулей и не пристрелил ее.
— Да я бы этого никогда не сделал, Луиза, — сказал Пальм. — Может, помочь вам искать?
Со смерти Мартина, за все минувшие двенадцать лет Пальм больше не выпил ни капли. Вместе с Сельмой они убрали все бутылки — и пустые, и полные, — они стояли под раковиной Пальма, под кроватью Пальма, в шкафах ванной комнаты и спальни. Они с Сельмой сделали пять ходок к контейнеру со старым стеклом.
Пальм сделался набожным. Повсюду в его доме теперь висели цитаты из Библии, большинство из них было связано со светом. Я — свет миру[3], было написано на холодильнике. Я в мир пришел как свет[4], было написано над разделочным столом. Я свет, что превыше всего[5], было написано на темном шкафу в спальне Пальма.
Эльсбет не понимала этого.
— Где же тут смысл? — спрашивала она снова и снова. — Как можно было обратиться к Богу как раз тогда, когда Бог показал Себя со Своей худшей стороны?
Но Сельма сказала, что в этом, пожалуй, больше смысла, чем сдувать в апреле листья с дерева, и что Пальм, в конце концов, всегда хорошо разбирался в освещении и светилах.
Я после смерти Мартина стала бояться Пальма, но это был не тот страх, какой я испытывала к нему раньше. После смерти Мартина я стала бояться боли Пальма. Я не знала, как мне подойти к нему — как не знаешь, можно ли и как подойти к неподвижному животному, которого никогда раньше не видел. Боль вывернула из него все лишнее, а это было, считай, вообще все в Пальме. И злость куда-то ушла, а без злости он был еще страшнее, чем с ней.
Взгляд Пальма теперь больше не был зверским, волосы тоже не лохматились дико, а каждое утро были прилизаны и приглажены, и все равно — как у Мартина — вскоре уже торчал какой-нибудь вихор. Если ему на это указывали, он отвечал:
— Это он указывает, где Господь.
После смерти Мартина Пальм заходил то к Эльсбет, то к оптику, то к Сельме, чтобы обсудить места из Библии. Они оставляли Пальма у себя, насколько он захочет, усаживали в своих кухнях, гостиных или на табурет для проверки зрения. Пальм хотя и инсталлировал в себя за эти годы веру, но никто не мог положиться на то, что она достаточно тверда для непрерывных часов в тихом доме Пальма и достаточно атлетична для того, чтобы взять в рывке, толчке или жиме все то, чего больше не было.
По большей части Пальм обсуждал места из Библии с самим собой, он предвосхищал вопросы для обсуждения, которые ему редко задавали.
— Теперь ты, конечно, хочешь знать, почему Иисус сказал слепому, чтобы тот не возвращался в деревню, — говорил Пальм. — Я могу тебе это объяснить.