— Хорошо, — сказал он. — Хорошо.
— Что хорошо? — спросила Сельма и погладила моего отца по спине.
— Я имею в виду, что всем всего хватает, — сказал он. — Это же хорошо.
Он взял пачку гвоздичных сигарет. Наверное, известие о моей матери и Альберто тоже надо было оставить на ночь, чтобы оно подействовало. Но это оказалось не так. Отец больше не упоминал Альберто. Он переночевал на красном диване Сельмы, на другой день смыл шампунь от вшей и упаковал свежепостиранное, еще сыроватое белье в свой рюкзак.
— Ну, тогда я поехал, — сказал он. — Хорошо было у вас, — и Аляска в ту же секунду снова постарела до своих лет.
— А, это вы, — сказал господин Реддер и свел над переносицей брови, которые, как всегда, были в волнении. — Самое время. Здесь опять сегодня была Марлиз Кламп и сказала, что ваша последняя рекомендация ей тоже не понравилась. Очень жаль, Луиза. Очень жаль. Если и дальше так пойдет…
— Я вам кое-что принесла, — сказала я и протянула господину Реддеру чересседельную сумку.
Его лицо моментально просияло.
— Боже мой, Луиза, какая прелесть, — прошептал он и погладил кожу: — Это что, правда для меня?
— Это для вас, — сказала я. — Она из настоящей верблюжьей кожи.
— Прямо не знаю, что и сказать, — сказал господин Реддер. — Знаете что? Мы ее повесим над полкой с литературой о путешествиях. Откуда у вас эта драгоценная вещь?
— По дружбе перепала, — сказала я.
Когда я стояла на стремянке, чтобы приспособить чересседельную сумку над полкой книг о путешествиях, около меня неожиданно возникла моя мать. Я положила сумку на полку.
— А ты что здесь делаешь? — удивилась я.
На плечах у матери красовался темно-синий платок с длинной золотой бахромой. Сверху мне была видна ее голова, корни выкрашенных в черный цвет волос светились сединой.
— А ему хоть бы что, как с гуся вода, — сказала мать так, будто сделала моему отцу бесценный подарок, которому он ни чуточки не обрадовался.
Плющ с точки зрения Эльсбет
— К Луизе приезжает гость из Японии, — сказала Сельма в октябре Эльсбет и взяла с нее зарок, что новость не распространится дальше, потому что не знала, понравится ли это мне. Но зарок Эльсбет продержался только до ее прихода в магазин.
Эльсбет занесла лавочнику Осенний сон моей матери, потому что лавочник в последнее время полюбил декорировать свой магазин мотивами времен года. Кроме того, ей понадобилась мышеловка. Лавочник как раз сортировал алкоголь на полке у кассы, чтобы держать его в поле зрения, а то близнецы из Обердорфа опять стянули у него бутылку шнапса.
— Если поджарить на сковороде кладбищенскую землю, то вор принесет украденное назад, — посоветовала ему Эльсбет. — Или просто поставь среди бутылок мышеловку. Мне, кстати, тоже нужна мышеловка.
Когда лавочник достал мышеловку и спросил у Эльсбет, как у нее дела, Эльсбет проговорилась.
— К Луизе приезжает гость из Японии, — сказала она. — Буддийский монах.
— Вот это да, — сказал лавочник, направляясь с Эльсбет к кассе. — А у них монахи соблюдают целибат?
— Даже не знаю, — сказала Эльсбет, проверяя мышеловку; это была такая мышеловка, которая бьет мышь по затылку. — Я-то вот точно соблюдаю.
— Хотелось бы знать, — сказал лавочник. — Если, конечно, Луиза в него влюблена.
— Кто, кто соблюдает целибат? — спросила внучка крестьянина Хойбеля, которая как раз вошла в магазин.
— Я, — сказала Эльсбет.
— И монах из Японии, в которого влюблена Луиза, — дополнил лавочник, пока Эльсбет подсчитывала в ладони деньги за Осенний сон.
— Должно быть, он безумной красоты мужчина, — сказала Эльсбет.
— Тогда уж он точно не соблюдает целибат, — сказала внучка Хойбеля, а Эльсбет возмущенно заметила, что это вообще никак не связано с внешностью.
— Откуда ты знаешь? — спросил лавочник. — Ты что, его видела? А его фото есть?
— К сожалению, нет, — сказала Эльсбет, — но Луиза так сказала Сельме.
Туг подошел оптик, он держал в руке пакет с замороженной рыбной запеканкой, рассчитанной ровно на одну персону, и согревающий пластырь для спины.
— Послушайте-ка сюда, — сказал он. — Если мы на что-то смотрим, оно может исчезнуть у нас из виду, но если мы не будем пытаться его увидеть, это нечто не исчезнет. Вы это понимаете?
— Это самое оригинальное оправдание для воровства в магазине, какое я когда-либо слышал, — сказал лавочник.
Эльсбет протянула мышеловку оптику.