Поскольку Марлиз все равно не открыла бы мне, я сразу обошла дом сзади и подошла к открытому окну кухни.
— С праздником, Марлиз, — сказала я. — Положу тебе тут кусок жаркого. Очень вкусное.
— Я не хочу, — сказала Марлиз. — Уходи.
Я прислонилась к стене у кухонного окна.
— Ты много чего пропустила, — сказала я. — Пальм чуть не убил Сельму, а оптик Пальма.
Послышался звук резко отодвинутого стула.
— Чего-чего? — спросила Марлиз.
— Ну, это случилось не сегодня. Тогда, давно.
Марлиз молчала.
— А ты помнишь моего гостя из Японии? — спросила я. — Он был тут несколько недель назад. И больше не дает о себе знать.
Марлиз молчала.
— Должно быть, мне придется с этим смириться, — сказала я. — Ах, и кстати: я прошла испытательный срок и принята на работу. Хотя ты постоянно на меня жаловалась.
— Все, что ты мне советовала — говно, — сказала Марлиз.
— Вот поэтому, наверное, он и не дает о себе знать, — сказала я.
Я положила жаркое на подоконник. Алюминиевая фольга посверкивала, как лунный свет, отраженный в миске.
В январе Сельма, оптик и я поехали в райцентр к врачу. Суставы Сельмы продолжали деформироваться, и чтобы доказать то, что было и без того видно, ее кисти, ступни и колени нужно было просветить рентгеновскими лучами. При каждом снимке она должна была неподвижно замереть и закрывала глаза; она не открывала их и тогда, когда между снимками к ней выходили и перемещали ее суставы для следующего кадра. Сельма сидела и рассматривала на своих веках черно-белое остаточное изображение, она видела Генриха, как он в самый-самый последний раз оборачивался, видела его остановленную улыбку. В это время рентгеновский аппарат делал серо-белые снимки остановленного тела Сельмы, и Сельма, с Генрихом в глазах, пыталась не вздрагивать, когда аппарат включался.
Оптик и я сидели в коридоре перед дверью рентгеновского кабинета.
— Письмо с другого конца света требует времени. Он еще объявится, — как раз говорил оптик, когда Сельма вышла, держа в руке что-то похожее на помесь ложки для обуви и вилки.
— Посмотрите-ка, что они мне подарили, — счастливо сказала она.
В последнее время ей было трудно поднимать руки к голове, и то, что она держала в руках, было вилкой для прически.
— А вообще-то ты могла бы и сама напомнить о себе, — сказала Сельма позднее в машине оптика, и поскольку она была права, я на следующий день объявила господину Реддеру:
— Я пойду немного приберу.
Господин Реддер кивнул, я уперлась в дверь задней комнаты, пробралась через все сломанные предметы к раскладному столу, открыла бутылку орехового ликера, подаренного одним покупателем, выпила для храбрости пол кофейной чашки и написала Фредерику письмо.
Я писала, что письмо Фредерика, которое он наверняка написал, к сожалению, не дошло. Потом я написала очень много фраз о том, что, по правде говоря, и невозможно, чтобы письмо из Японии могло вообще дойти до Вестервальда при всех расставленных на пути силках и ловушках и при всевозможных человеческих ошибках, стоящих на пути такого письма; наверняка, писала я, первое письмо Фредерика, полученное летом, было единственным, которое дошло сюда когда-либо из Японии.
А потом, когда я выпила уже третьи полчашки орехового ликера, я приступила к «никогда» и «всегда». Я писала Фредерику, что он перевернул мне всю жизнь, что я влюбилась в него с первого взгляда и что этой любви навсегда никогда ничто не сможет помешать. Я писала, что буддизм не очень хорошо продуман, потому что ведь ясно же, что вещи исчезали бы, если бы мы не пытались их видеть, что доказывается тем, что я уже несколько недель не пыталась видеть Фредерика, а он все равно совершенно исчез. Из-за орехового ликера эта фраза казалась мне подкупающе прозрачной. Я писала: «Большие приветы, конечно, от Сельмы, от Эльсбет и от оптика». Я писала, что оптик вчера в который раз решил в ближайшее время вместе с Пальмом как следует починить провальные места в квартире Сельмы. «Дальше так продолжаться не может», — сказал оптик, хотя вот уже сколько лет это вполне продолжалось. Я писала, что дальше не может продолжаться и то, что Фредерик не дает о себе знать, и я писала, что ведь, возможно, все наоборот, и он, может быть, уже написал семь писем, ни одно из которых, к сожалению, не дошло, потому что смотри выше.
Я закрутила крышку на бутылке с ликером, поставила бутылку под стол и сунула в рот четыре фиалковых таблетки. Господин Реддер всюду сделал закладки фиалковых таблеток, даже в резервуаре списанной кофейной машины.