— Давай-давай, Марлиз, делай как мы.
И как Марлиз отвечала:
— Да ни за что.
Я помахала Фредерику, он тоже помахал в ответ. Теперь надо оторвать ноги от пола, думал Фредерик. Пойти открыть дверь. Впустить их всех.
Но оттого, что Фредерик был такой тяжелый, мы его опередили. Мы вошли в кухню, когда Фредерик все еще был одной ногой на провалоопасном месте. Оптик уставился на него. Фредерик поднял брови.
— Что случилось? — спросил он и тогда посмотрел вниз на свои ступни. — О! — сказал он и, наконец, заметил, где стоит. Он подошел ко мне и протянул мне ладонь, на которой лежала искусственная жемчужина. — Я что-то нашел, — сказал он.
Эпилог
— Давайте уже, пошевеливайтесь! — крикнул оптик.
Он стоял, прислонившись к своему старому «пассату», внизу у подножия холма и ждал. Он вздохнул, глянул в небо — было позднее и очень светлое утро.
Марлиз и доктор Машке шли вдоль дороги, они остановились перед оптиком и озабоченно смотрели на него.
— Что это с тобой? — спросила Марлиз.
— Ах, это, — сказал оптик и вытер щеки рукавом пиджака. С самого утра у него непрерывно текли слезы по лицу, хотя он, по его мнению, вовсе не плакал. — Я не знаю, просто льются, и все. Я предполагаю, это какой-то возрастной дефект слезного мешка. Или аллергическая реакция.
— Или грусть, — сказал доктор Машке.
— Она уже уехала? — спросила Марлиз.
— Нет, я только сейчас ее повезу, — сказал оптик. Он посмотрел на доктора Машке: — Луиза сегодня улетает в Австралию, то есть как бы в середину Индийского океана, — сказал он, как будто доктор Машке этого не знал, как будто оптик за последние недели не прожужжал всем уши этой новостью.
— Это мне известно, — сказал доктор Машке и протянул оптику бумажный носовой платок.
— Она летит ради бескрайних далей, — сказал оптик, повторяя то, что сказала ему я. — И потому, что она так решила. — Он сказал это как фразу об исчезновении, которую ему никто не мог объяснить. — Оптик основательно высморкался. — Давайте уже там, пошевеливайтесь, — крикнул он еще раз немного искаженным голосом.
— Уже иду, — крикнула я от двери дома вниз под горку. Мы с Фредериком вместе взгромоздили мне на спину огромный рюкзак.
— Ну давай, пора, — сказал Фредерик.
Он был весь в краске — как раз красил стены в гостиной, пока я бегала туда-сюда, собирая последние вещи.
— Я обязательно вернусь, — сказала я, — ровно через четыре недели. Не сомневайся.
— Я не сомневаюсь, — сказал Фредерик.
— И ты будешь еще здесь?
— Да, — сказал он, — в точности здесь. Хотя, может, я буду в кухне. Даже очень вероятно.
Я поцеловала Фредерика.
— И тогда будет видно, — прошептала я ему на ухо, и он улыбнулся:
— Да. Тогда и посмотрим.
— Если что, у тебя есть мой номер, — сказала я, и Фредерик вытер у меня с подбородка белую краску.
— Да, твой номер у меня очень даже есть, — сказал он, потому что я по всему дому развесила бумажки с номером моего мобильника.
Фредерик смотрел на меня, он видел, что я как раз пытаюсь не задать ему вопрос, который задавала ему уже сто раз.
— Да, — сказал он. — Я помню про таблетки для Аляски.
— И никто не умрет, — сказала я.
— Нет. Никто не умрет.
Я отпустила руку Фредерика и пошла под горку. Я то и дело оборачивалась, чтобы помахать Фредерику. Было летнее утро, я была хорошо освещена.
Фредерик смотрел мне вслед, потом закрыл глаза. За его веками запечатлелось неподвижное остаточное изображение, взмах руки, остановленная улыбка, и все, что вообще-то было ярко освещено, позади его век было темным, а все, что было темным, теперь было очень, очень светлым.
Слово благодарности
Мое большое спасибо полагается Гизеле Леки, Роберту Леки, Яну Штратману и Яну Фальку. И Тилъману Раммштедту, который сопровождал эту книгу от начальной идеи до эпилога.
Кроме того, за ценные подсказки я благодарю Кристиана Дилло, Рене Михаэльсена, Корнеля Мюллера, Бернхарда Кваста, Гернота Райха и оптика Резлера в Берлине.
Отдельные мотивы романа впервые появились в радиопьесе «Буддист и я» (WRD2012).
Отпущенная на волю фантазия Марьяны Леки придает немецкой провинции магию Макондо, рожденную пером Габриэля Гарсиа Маркеса…