Другое университетское впечатление было скорее забавным. В университетском коридоре я столкнулся с секретарём факультетского партбюро по фамилии Согомонян. Хотя я не помню его личных высказываний по ходу моего исключения, но, судя по результатам, кое-что в этом направлении он сделал. И вот сейчас, увидев меня, бросается ко мне с улыбкой, приветствует как земляка и успокаивает – дескать, всё будет хорошо. Что же, он в первую очередь армянин, а уже потом коммунист? И я для него в первую очередь гость Армении, а уже во вторую – инакомыслящий?
А вот ректор университета Иван Георгиевич Петровский, к которому я пришёл со своим заявлением, не бросился ко мне с улыбкой. Когда я вошёл, он встал из-за стола и пошёл ко мне навстречу, так что мы встретились где-то посреди его обширного кабинета. И вместе двинулись по направлению к двери, причём он едва ли не поддерживал меня под руку. Объяснять, кто я и зачем пришёл, не пришлось – было ясно, что это он знает. И при этом он гостеприимно приговаривал: «Приходите, приходите в другой раз». «Когда же?» – переспросил я его и услышал ответ: «На следующий год». Примерно так же он встретил той же осенью и мою маму – с той разницей, что её пришлось выслушать, и это вряд ли доставило ему удовольствие. По этим встречам мама с большой симпатией отзывалась о Колмогорове, к слову сказать, написавшего ей тёплое успокаивающее письмо, а Петровского возненавидела как едва ли не главного виновника моего исключения. И совершенно несправедливо. Володя Тихомиров, гораздо лучше представлявший ситуацию, в позднейшем интервью «Мемориалу» говорил о Петровском как о мудром политике, который сделал много, чтобы замять это дело и не дать КГБ его раздуть. И если без жертв было не обойтись, то он старался их минимизировать.
Не скажу, чтобы этот результат был для меня неожиданностью. Я только осознал, что подобным образом со мной могут обращаться сколь угодно долгое время.
Вторая попытка осенью следующего года подтвердила это предположение. Приехал с самой лучшей, какая может быть, характеристикой: способный молодой учёный, активный общественник, герой целины и пр. Колмогоров написал в мою поддержку письмо Петровскому, но это не помогло. Результат оказался тот же: в этом году нельзя, приходите в следующем.
Тут уж поневоле задумаешься: а чем следующий год будет лучше? И если я был озадачен, то можете представить, как запаниковала моя мама.
В Ереванском университете
И здесь мне на помощь пришло моё ереванское начальство.
К тому времени (осень 1958-го) слово «начальство» приобрело для меня другое наполнение. Формально я продолжал числиться в институте Мергеляна, но институт здорово разросся, Мергеляну добавилось хлопот, сам я, да и весь машинный перевод в круге его забот занимал всё меньшее место, а работы по этой проблематике сосредоточились в Вычислительном центре Академии наук. Все мои коллеги и формально были сотрудниками ВЦ, а я там работал фактически, не имея с институтом Мергеляна ничего общего, кроме получаемой довольно скромной зарплаты. Так что моим реальным начальством был упоминавшийся завотделом Тэд Тер-Микаэлян и директор ВЦ Рафаэл Александрович Александрян, тоже красивый и интеллигентный, только выглядевший чуть старше и солиднее. Если не ошибаюсь, оба они в студенческие годы были сокурсниками и друзьями Мергеляна.
Оба моих начальника относились ко мне весьма тепло, а Тэд так и просто по-дружески. И когда я вернулся из Москвы, обескураженный неудачей, они подумали и предложили другой вариант – получить диплом в Ереване. Но, так как положение у меня было нестандартное, нужно было всё хитро оформить. Мы вчетвером (включая Володю Григоряна) от имени Мергеляна составили письмо ректору МГУ Петровскому такого содержания: дескать, Белецкий, работая в ЕрНИММ и проявив себя там с самой лучшей стороны во всех отношениях (следовало подробное описание), подал заявление о поступлении на 5-й курс физмата Ереванского университета; но поскольку он окончил 4 с половиной курса МГУ, ЕрГУ опасается, не будет ли с его стороны неэтичным выдавать свой диплом столь замечательному специалисту, фактически подготовленному Московским университетом; не претендует ли мехмат МГУ на то, чтобы Белецкий получил именно московский диплом? Петровский довольно быстро отреагировал, сообщив, что МГУ на Белецкого не претендует и никаких претензий к ЕрГУ в связи с этим иметь не будет. После чего я и был благополучно принят на 5-й курс физмата ЕрГУ. Был ноябрь или декабрь 1958-го.