Брэм закончил речь, и в зал ввезли свадебный торт: многослойное чудо кондитерского искусства, покрытое кружевной глазурью и сахарными гортензиями. На верхушке красовались кукольные Скип и Скутер в свадебных нарядах. Брэм скормил Джорджи первый кусок, оставив на ее губах кусочек глазури, который снял поцелуем. Ей удалось вернуть долг, сунув кусочек торта в рот мужу. Торт имел вкус разбитого сердца.
Потом Эйприл увела ее в другую комнату, чтобы помочь переодеться из волшебного хрустального платья в осовремененный голубой флэппер[25], который они выбрали для танцев. И весь остаток ночи Джорджи делала все, что необходимо: танцевала, смеялась и веселилась.
Она танцевала с Брэмом, который твердил, что она прекрасна и ему не терпится затащить ее в постель, танцевала с Тревом, со своими подругами, с Джейком Корандой, с Эроном и отцом, со своими партнерами и Джеком Патриотом. И даже с Дирком Дьюком. Пока ноги двигаются, можно не думать о том, как спастись от надвигающейся катастрофы.
Когда они наконец остались одни, Брэм угрожающе навис над ней. Черный галстук-бабочка болтался на шее, воротник сорочки был расстегнут.
— Какого черта ты несешь? Что это значит «ночую в гостевом домике»?
Джорджи все еще была немного пьяна, но не настолько сильно, чтобы не сознавать, как лучше всего поступить. Ей хотелось плакать… или кричать, однако для этого еще будет время.
— У меня пробы во вторник, помнишь? И наши постельные игры дают мне несправедливое преимущество над другими актрисами.
— В жизни не слышал более неудачных отговорок.
Каким-то образом она сумела изобразить дерзость прежней Джорджи, той Джорджи, которая когда-то так глупо влюбилась.
— Прости, Скип. Я верю в честную игру, иначе совесть не даст мне покоя.
— На кой хрен такая совесть?!
Он прижал ее к стене у лестницы и стал целовать. Страстные, жаркие, властные поцелуи…
Джорджи закрыла глаза.
Брэм сунул руку под подол коротенького голубого платьица и припал губами к вздымавшейся из выреза груди.
— Ты сводишь меня с ума, — пробормотал он, почти не отрываясь от ее влажной кожи.
У нее закружилась голова от шампанского, от желания и от отчаяния. Он сунул пальцы в ее трусики, такие тонкие и узкие, что их словно бы и не было.
«Остановись. Нет, не останавливайся…»
Слова теснились и сталкивались в голове, однако его поцелуи становились все более настойчивыми, а прикосновения такими интимными, что вынести это было невозможно.
— Довольно, — вдруг бросил Брэм и подхватил Джорджи на руки.
Музыка нарастала. Мелодии из «Доктора Живаго» и «Титаника», «Незабываемого романа» и «Из Африки» окутали их, пока он нес ее по ступенькам, как в самой романтической сцене фильма, если не считать того, что было два часа ночи и он ушиб локоть о дверь, когда переносил Джорджи через порог.
Но Брэм довольно скоро пришел в себя, посадил ее на кровать, стащил трусики… и все было так, как в их первую ночь на яхте. Ее голые бедра на краю матраца. Задранное до талии платьице. Его одежда, разбросанная по полу. И она, со своей дурацкой влюбленностью в мужчину, который никогда ее не любил.
Все как впервые… и все иначе. После мгновенной яростной атаки он замедлил темп. И ласкал ее руками, губами, плотью: всем… кроме своего сердца.
Что-то смутно пытливое мелькнуло в его глазах, когда он смотрел на нее сверху вниз. Должно быть, почувствовал в ней перемену, но не мог понять, какую именно.
Однако наслаждение все усиливалось, мелодия в ее голове шла крещендо, и камера откатилась назад. Джорджи закрыла глаза и канула вместе с ним в небытие.
Она лежала, уткнувшись ему в плечо. Отчаяние вернулось вновь, и необходимо было остановить это саморазрушение.
— Так когда ты влюбился в меня? — неожиданно спросила Джорджи.
— С первого взгляда, — сонно ответил он. — Нет, подожди… это был я. Когда впервые взглянул в зеркало.
— Я серьезно.
Брэм зевнул и поцеловал ее в лоб.
— Спи, дорогая.
— У меня такое ощущение… — упорствовала Джорджи.
— Какое именно?
Теперь он окончательно проснулся и сверлил ее подозрительным взглядом. Но ей необходимо точно знать, как обстоят дела между ними. Для них это слишком важно. Некогда тратить время на недоразумения в стиле ситкомов, которые можно прояснить несколькими словами.
— Такое ощущение, что ты влюблен в меня.
Он сел, бесцеремонно сбросив Джорджи на матрац.
— Что за чушь… ты точно знаешь, как я к тебе отношусь.
— Не совсем. Ты более чувствителен и тонок, чем хочешь показать, и многое стараешься скрыть.
— Ничуть я не чувствителен. — Он яростно уставился на нее. — Тебе обязательно ткнуть меня носом в то, что я сказал на вечеринке?
Она не помнила, что именно Брэм говорил на вечеринке, и поэтому презрительно скривила губы.
— Разумеется, хочу. Поэтому повтори все с самого начала.
Он раздраженно вздохнул и снова лег.
— Ты мой лучший друг. А теперь можешь смеяться. Поверь, я никогда не думал, что так получится.
Его лучший друг…
Джорджи громко сглотнула.
— Не знаю, почему ты против. Я славный человек.
— Ты ненормальная. Я в жизни не предполагал, что именно ты окажешься человеком, которому я буду доверять больше всего на свете.
А вот она ничуть ему не доверяла. Кроме одного: он говорил правду о своих чувствах к ней.
— Как насчет Чаз? Она готова идти под пули ради тебя.
— Ладно, ты второй надежный человек, которого я знаю.
— Это уже лучше.
Джорджи приказала себе замолчать, но отчего-то не сделала этого. Она должна попытаться, в последний раз.
— Если ты превратишься в идиота и решишь влюбиться, — вздохнула она, словно предмет разговора был слишком утомительным, — это может все испортить.
— Иисусе, Джорджи, да оставишь ты меня в покое? Никто ни в кого не влюблен.
— Ты уверен?
— Уверен.
— Большое облегчение. А теперь я хочу спать.
Ее нога затекла, но она не смела пошевелиться, пока не услышала мерное, глубокое дыхание. Только тогда она вылезла из постели и, накинув первое, что попалось под руки: его сброшенную сорочку, — прокралась вниз. Отец давно перебрался к себе, освободив гостевой домик.
Джорджи, спотыкаясь, побрела по холодной каменной дорожке. Слезы струились по щекам. Если она по-прежнему будет спать с ним, придется притворяться, что это всего лишь секс. Играть перед ним точно так, как она играла перед камерами, — она больше не могла. Ни для него, ни для себя. Никогда.
Глава 24
Брэм прибыл на пробы поздно, хотя знал, что сегодня прослушивают Джорджи. И холодный кивок Хэнка Питерса явно означал, что тот крайне недоволен. Ну да, все ожидают, что он опять вспомнит старые привычки, станет прежним безответственным Брэмом Шепардом. Но на этот раз он не был виноват, его задержал звонок одного из партнеров «Эндевор». Все же он не стал объясняться, слишком много идиотских отговорок приводил в прошлом, поэтому лишь коротко извинился:
— Простите, что заставил ждать.
Хотя никто не сказал ему этого в лицо, все считали, что сегодняшние пробы Джорджи — пустая трата времени, но он был многим ей обязан и не смог отказать, как бы тяжело ни было на сердце при мысли о том, что Джорджи придет в отчаяние, услышав отказ.
— Давайте работать, — велел Хэнк.
Комната для прослушиваний была окрашена в тошнотворно-зеленый цвет. На полу лежал покрытый пятнами коричневый ковер. Из мебели здесь имелось несколько обшарпанных металлических стульев и пара складных столов. Комната находилась на верхнем этаже старого здания, на задах участка «Вортекс», приютившего «Сиракка продакшнс», независимый филиал студии. Брэм занял пустующий стул между Хэнком и женщиной — директором по кастингу.
Своим длинным лицом, редеющими волосами и круглыми очками Хэнк больше напоминал профессора Лиги плюща, чем голливудского режиссера. Но он был невероятно талантлив, и Брэм до сих пор не мог поверить, что работает вместе с ним. Директор по кастингу кивнула ассистентке, которой, очевидно, было поручено привести Джорджи. Та встала и вышла. Они не виделись с ночи вечеринки. Вскоре заболел Пол — чем-то вроде желудочного гриппа, если верить Чаз, — и на следующее утро, еще до того Брэм как проснулся, Джорджи уехала ухаживать за ним. Брэм считал, что ей необходимо сосредоточиться на пробах, вместо того чтобы постоянно отвлекаться. Непонятно, почему Пол не отослал ее домой?
25
Легкое прямое, часто украшенное бахромой и стеклярусом платье, иногда с напуском, почти всегда без рукавов, смоделированное в двадцатые годы прошлого столетия.