Боже, боже, поверить не могу, что это действительно происходит. Сейчас. Посреди школы. На глазах у всех. Ни в одном из катастрофических сценариев, которые клубились у меня в голове, я не воображала такого кошмара.
— И ты ничего мне не скажешь? — спрашивает Тесс. Она не знает, чего мне стоит стиснуть зубы, чтобы они не клацали.
Так что я так и стою молча, пока Тесс разворачивается и уходит.
Пульс так участился, что напоминает не биение, а скорее непрекращающийся рев.
«Считай от ста до одного», — говорю я себе. Это посоветовала доктор Крейтер. Еще она предлагала зажимать в кулаке кубик льда, чтобы имитировать дискомфорт от пореза, или маркером разрисовать место, которое я хочу разрезать, или разорвать лист бумаги на мелкие клочки, или съесть что-нибудь кислое. Но из всего этого я пробовала только считать, потому что это проще всего.
Я вдавливаю пальцы глубоко в карманы джинсов. Сквозь ткань чувствую, как ногти вонзаются в кожу. Я резала только верхнюю часть бедра, где никто не увидит. Когда мы с Тесс были вместе, я раздевалась в темноте и немедленно ныряла под одеяло, чтобы она не заметила шрамы.
Но теперь об этом можно не переживать.
Я должна пойти к медсестре, если почувствую желание резаться, — таков был уговор. Но медсестра позвонит маме, мама позвонит доктору Крейтер, доктор Крейтер назначит внеочередной сеанс. Она снова поднимет вопрос лекарств, групповой терапии. Папа будет разочарован, что я не смогла выполнить свою часть сделки. Я подведу его, как тогда, в прошлом полугодии, когда получила восемьдесят девять баллов за тест по физике (восемьдесят девять баллов — граница между пятеркой с минусом и четверкой с плюсом. Те, кто получает четверки с плюсом, не попадают в Стэнфорд).
Я бегу через парковку к своей машине. Кое-как открываю дверь и захлопываю ее за собой.
Мои дрожащие руки сами тянутся к бардачку. Я чувствую себя так же, как чувствовала (или чувствую — уже в настоящем времени?) всегда перед тем, как начать резать: как будто я парю над своим телом, не управляя им, наблюдаю за происходящим. Доктор Крейтер называет это трансом.
Раньше я на всякий случай хранила в бардачке запасное лезвие, но выкинула его, потому что родители попросили меня выкинуть все, чем я резалась, и я пообещала. Таков был уговор.
Я открываю бардачок. Он набит до отказа: инструкции, которые прилагались к машине, салфетки, батончик мюсли, водительские права, бог знает что еще. Я перебираю все это, пока не нахожу наконец зеркальце. Маленькое зеркальце в коробочке с румянами, хотя я ими никогда не пользуюсь.
Узнав о том, что я режусь, мама решила избавиться, кажется, от всех острых предметов в доме: от каждой бритвы, каждого кухонного ножа, каждой пары ножниц. Сказала, что не хочет, чтобы меня что-то спровоцировало. Я подумывала предложить ей отремонтировать ванную, потому что резалась только там и знакомое окружение может спровоцировать меня гораздо сильнее, чем ножи или ножницы, которыми я никогда не пользовалась, но в итоге решила промолчать.
В конце концов папа заметил, насколько непрактично избавляться от всех острых предметов в доме. Кроме того, я никогда не резалась ничем, кроме старомодных бритвенных лезвий, и я их выкинула, как и обещала. Так что мне разрешено отрезать себе еду и (спустя пару недель примерного поведения) брить ноги. Кодекс чести и все вот это.
В первый раз это случилось в декабре. Полугодовые экзамены. До выпускных оставалась всего пара месяцев. Мне нужно было заниматься все выходные. Папа планировал устроить демонстрацию за права мигрантов в городе и был разочарован, что у меня не получится присутствовать. Они с мамой ушли протестовать, я осталась дома одна, вся на взводе. Я чувствовала себя виноватой, что не смогла пойти с родителями. После нескольких часов непрерывных занятий слова со страниц учебников и экрана компьютера плыли у меня перед глазами, но нужно было продолжать, иначе зачем я осталась дома? Только вот мне никак не удавалось сосредоточиться. Я попыталась сделать перерыв, но не смогла усидеть на месте: ни посмотреть телевизор, ни почитать у меня не вышло. Мое сердце билось, как птица в клетке, которая так металась, что, казалось, могла улететь, несмотря на преграду. Руки тряслись так, что я думала, взорвусь от скопившейся во мне энергии.
И я зашла в ванную у родительской спальни. Взяла из шкафчика с лекарствами одно из папиных старомодных бритвенных лезвий. Он каждый месяц вставляет новое лезвие в блестящую хромированную бритву. Говорит, только так можно добиться действительно гладкого бритья. Я забрала лезвие к себе в комнату. Я видела, как это делают по телевизору, читала в книгах. Хотя я была дома одна, заперла дверь. Стянула штаны и сделала небольшой порез на внутренней стороне бедра.