— А что не так со мной? — вторит Джуни. — Почему я так запаниковала? Ты держалась молодцом, а я развалилась на куски, хотя это тебе делали больно. — Джуни откидывает голову и закрывает глаза. — Хотелось бы мне быть такой же сильной.
— Сильной? — с недоверием повторяю я. — Ты шутишь? Ты же сама сказала: я слишком долго не рассказывала про Майка.
— Нет, — твердо говорит Джуни. — Я была неправа. Я хочу сказать, конечно, мне бы хотелось, чтобы ты призналась раньше, но это потому, что мне больно думать, как долго он тебя мучил. Но все равно, ты рассказала директору Скотт. Ты постояла за себя, когда пришла в понедельник к ней в кабинет.
Я качаю головой:
— Только потому, что фингал сложно спрятать.
— Будь к себе снисходительней!
— Не могу, — объясняю я. — Честно, не знаю, сказала бы я что-нибудь, если бы можно было все скрыть.
— Но ты могла все скрыть! — настаивает Джуни. — Ты могла прикинуться больной и остаться дома, или замазать синяк консилером, или придумать какую-нибудь байку о том, как ты ночью врезалась в дверную ручку!
Я смеюсь, потому что всего пару дней назад эта дурацкая отмазка пришла мне в голову.
— Не все из нас такого роста, что дверные ручки приходятся на уровень глаз.
— Хочешь сказать, я коротышка? — Джуни притворно фыркает, но потом снова становится серьезной: — Ты могла и дальше его защищать, если бы захотела, но нет. По какой-то причине этот фингал стал для тебя последней каплей.
Я обхватываю пальцами запястье левой руки, как ее обхватывал браслет Майка:
— Почему я так долго ждала этой последней капли?
Джуни обдумывает мой вопрос.
— Не знаю. Может, потому что, несмотря ни на что, ты его любила?
Слезы наконец проливаются. Я его любила? Могла ли я любить того, кто причинял мне боль, кого я боялась?
С самого первого свидания я хотела с ним быть, и, может, отчасти поэтому мне кажется, что все, что случилось потом, — моя вина. Мне нравилось знать, что он выбрал меня. Мне нравилось чувство, которое я испытывала, когда все смотрели, как мы идем по коридору, рука в руке. Мне казалось, это и есть любовь.
— Я должна была возненавидеть его после первого раза. Почему я его не возненавидела? — Сложно говорить сквозь слезы.
— Я не знаю, — отвечает Джуни. — Я несколько месяцев скрывала, что мне больно. Что я сама себе причиняла боль. Я боялась, что подумают люди. Я боялась, что разочарую их.
Я киваю, вытирая слезы. Комок в горле как будто уменьшился.
— Я тоже боялась.
— А сейчас? — спрашивает Джуни.
Я кладу руки на руль, постукиваю по нему пальцами.
— Я знаю, что Майк на многое способен, — начинаю я медленно.
Если его не исключат, даже если он больше никогда не ударит меня, даже если мы больше никогда не останемся наедине, думаю, он может настроить против меня по меньшей мере полшколы. И это не считая тех, кто уже ненавидит меня за то, что я сказала сегодня.
Или он может постучаться ко мне в дверь, когда я окажусь одна дома. Раньше я думала, что он никогда бы так не сделал.
Раньше я думала, что он никогда бы меня не ударил.
— Если случится что-то еще, я не побоюсь об этом рассказать.
— Мне все еще страшно, — говорит Джуни. — Можешь представить папину реакцию, если бы он узнал, что я сегодня устроила?
— Он поймет, — начинаю я, но Джуни качает головой:
— Не поймет.
— Я даже не помню, как подошла к директору Скотт, как взяла громкоговоритель.
— Но ты все равно это сделала. Для того, чтобы решиться на что-то, когда тебе страшно, нужно больше храбрости, чем когда не страшно.
— А это значит, что ты тоже поступила храбро, когда пришла сюда. — Я тянусь через сиденье и беру Джуни за руку: — Храбрость бывает разная. И если твой папа этого не понимает, то он не понимает тебя.
Глаза Джуни блестят.
— Можно тебя кое о чем спросить? — наконец говорит она.
— О чем угодно.
Хватит с меня секретов.
— Как ты убедилась в том, что хочешь, чтобы Майка исключили? В пятницу ты сказала, что не уверена.
Есть очевидные причины: что будет справедливо, чтобы Майк испытал на себе последствия своих действий; что школьные правила должны защищать таких девушек (и парней), как я; что я не хочу каждый день видеть его на переменах. Этого достаточно, но есть еще кое-что.
— Думаю, я наконец осознала, что это действительно случилось, что Майк действительно бил меня, что это действительно неправильно. Думаю, что — ну не знаю — несколько месяцев я жила в какой-то серой зоне, когда верила в то, что пусть Майк может меня ударить — это ничего, ведь он так меня любит.