Что же это был за шрам? Она слышала страшные рассказы, как людей накачивали таблетками и вырезали у них органы на продажу. Что же получалось — она пошла в спортзал, напилась до потери сознания и кто-то, воспользовавшись случаем, поживился ее органами.
— Может быть, и не четырнадцать, — сказала она врачу. — Может быть, я неправильно сосчитала. Мне как-то трудно соображать… Муж скоро приедет и все вам объяснит.
— Успокойтесь, не волнуйтесь, — ответила врач и аккуратно поправила на ней одежду. — Мы начнем с томографии мозга, посмотрим, есть ли у вас что-то серьезное. Знаете, я думаю, скоро все встанет на свои места. Помните, как зовут вашего гинеколога? Я могу позвонить ему и уточнить, какой у вас срок. Если мы не услышим сердцебиения, ничего страшного: срок для этого еще невелик.
«Извините… сердцебиение не прослушивается».
Слова вспоминались необыкновенно ясно. Похоже, это было на самом деле.
— Доктор Сэм Чеппл, — ответила Алиса. — У него офис в Четсвуде.
— Прекрасно. Не волнуйтесь. После серьезной травмы головы небольшое замешательство — это совершенно нормально. — Врач сочувственно улыбнулась и вышла.
Алиса проводила ее глазами, а потом снова задрала майку и принялась разглядывать живот. Мало того что он опал — по нему сверху вниз шли серебристые полосы растяжек. Она с испугом провела по ним пальцами. Неужели это ее живот?
Кесарево, сказала врач… Если только она не ошиблась. Может быть, никакое это не кесарево, может, самый обычный шов. Какой-то…
Но если она была права, получалось, что некий врач — ее гинеколог Чеппл? — разрезал скальпелем ее кожу, вынул из ее чрева окровавленного орущего ребенка, а она этого совсем не помнила.
Неужели удар головой выбил из ее памяти такое значительное событие? Не чересчур ли это?
Она вспомнила, как, бывало, они с Ником усаживались смотреть кино, где-то на середине она засыпала и валилась головой ему на колени. Она терпеть этого не могла, потому что просыпалась потом с открытым ртом и видела, как герои, которые в самом начале просто не выносили друг друга, теперь, как голубки, стоят под одним зонтом у Эйфелевой башни.
— У тебя был ребенок, — неуверенно обратилась она сама к себе. — Помнишь?
Абсурд! Она вовсе не собиралась хлопать себя по лбу и восклицать: «Ну конечно! У меня был ребенок, да, да! Странно, что я об этом не помню!»
Неужели она забыла, как ребенок рос, шевелился, пинал ножками у нее в животе? Если действительно он у нее был, значит они с Ником ходили на занятия для будущих родителей. Значит, она покупала себе одежду для беременных. Значит, они покрасили детскую. Значит, они ездили покупать коляску, кроватку, пеленки, ходунки, пеленальный столик.
Значит, ребенок-то был.
Она села, обхватив руками живот.
Где же он был? Кто смотрел за ним? Кто кормил?
На этот раз все было гораздо значительнее, чем обычная промашка, про которую говорили: «Алиса, ну что вы!» Это было просто огромно. И это пугало.
Боже ты мой, куда подевался Ник? Когда он появится, она обязательно поворчит на него. Пусть оправдывается сколько хочет.
Зеленоглазая сестра вернулась и спросила:
— Как вы себя чувствуете?
— Спасибо, хорошо, — машинально ответила Алиса.
— Вы помните, почему здесь оказались и что с вами случилось?
Эти настойчивые расспросы, видимо, имели целью оценить ее психическое состояние. Алису так и подмывало завопить: «Да, да, я с ума схожу!» — но не хотелось причинять неудобства сестре. Такие фортели всех пугают.
— Скажите, пожалуйста, а какой сейчас год? — обратилась она с вопросом вместо этого.
Она произнесла это очень быстро, чтобы врач в очках не успела войти и застукать ее за попыткой втихаря проверить факты.
— Две тысячи восьмой.
— Точно две тысячи восьмой?
— Совершенно точно. Второе мая две тысячи восьмого года, на выходные отмечаем День матери!
День матери! У Алисы это был бы первый День матери!
Только если год и правда две тысячи восьмой, он у нее будет вовсе не первый…
Если сейчас две тысячи восьмой год, то, значит, Ореху уже девять лет. И никакой он уже не Орех. Это сначала был Орех, а потом вырос до персика, до теннисного мяча, до баскетбольного, до… ребенка.
Алиса ощутила, как совсем некстати ее душит приступ смеха.
Ее ребенку уже девять лет.
К ужасу Лейлы, я оборвала на полуслове рассуждения о «визуализации плана» и переключилась на «олимпийскую идею». Я уверена, доктор Ходжес, вы с восторгом узнаете, что именно на этом этапе я делаю так, что люди лезут под стол в поисках некоего «таинственного продукта». Буквально все приходят в неописуемое волнение и под столы, можно сказать, ныряют. Удивительно, что такие разные люди могут выдавать совершенно одинаковые шутки. Это только подкрепляет мое ощущение, что годы идут, но ничего не меняется. Я — лучшая иллюстрация к выражению «топтаться на месте».